Платон

Ф е д о н

- сказал Симмий.

- Ну, хорошо, попробую оправдаться перед вами более успешно, чем

перед судьями. Да, Симмий и Кебет, если бы я не думал, что отойду, во-

первых, к иным богам, мудрым и добрым, а во-вторых, к умершим, кото-

рые лучше живых, тех, что здесь, на Земле, я был бы не прав, спокойно

встречая смерть. Знайте и помните, однако же, что я надеюсь прийти к

добрым людям, хотя и не могу утверждать это со всею решительностью.

Но что я предстану пред богами, самыми добрыми из владык, - знайте и

помните, это я утверждаю без колебаний, решительнее, чем что бы то ни

было в подобном же роде! Так что никаких оснований для недовольства у

меня нет, напротив, я полон радостной надежды, что умерших ждет некое

будущее и что оно, как гласят и старинные предания, неизмеримо лучше

для добрых, чем для дурных.

- И что же, Сократ? - спросил Симмий. - Ты намерен унести эти

мысли с собою или, может быть,

поделишься с нами? Мне, по крайней мере, думается,

что и мы вправе получить долю в этом благе. А вдобавок, если ты убедишь

нас во всем, о чем станешь говорить, вот тебе и оправдательная речь.

- Ладно, попытаюсь, - промолвил Сократ. - Но сперва давайте

послушаем, что скажет наш Критон: он,

по-моему, уже давно хочет что то сказать.

- Только одно, Сократ, - отвечал Критон. - Прислужник, который даст

тебе яду, уже много раз просил предупредить тебя, чтобы ты разговаривал

как можно

меньше: оживленный разговор, дескать, горячит, а всего, что горячит, следует

избегать - оно мешает действию яда. Кто этого правила не соблюдает, тому

иной раз приходится пить отраву дважды и даже трижды.

А Сократ ему:

- Да пусть его! Лишь бы только делал свое дело, - пусть даст мне яду

два или даже три раза, если понадобится.

- Я так и знал, - сказал Критон, - да он давно уже мне докучает.

- Пусть его, - повторил Сократ. - А вам, мои судьи, я хочу теперь

объяснить, почему, на мой взгляд,

человек, который действительно посвятил жизнь философии, перед смертью

полон бодрости и надежды обрести за могилой величайшие блага. Как это

возможно, Симмий и Кебет, сейчас попытаюсь показать. Те, кто подлинно

предан философии, заняты на самом деле только одним - умиранием и

смертью. Люди, как правило, этого не замечают, но если это все же так,

было бы, разумеется, нелепо всю жизнь стремиться только к этому, а потом,

когда оно оказывается рядом, негодовать на то, в чем так долго и с таким

рвением упражнялся!

Симмий улыбнулся.

[Душа и тело с точки зрения познания истины]

- Клянусь Зевсом, Сократ, - сказал он - мне не до смеха, но ты меня

рассмешил. Я думаю, большинство людей, услыхав тебя, решили бы, что очень

метко нападают на философов, да и наши земляки присоединились бы к ним с

величайшей охотой: ведь философы, решат они, на самом деле желают умереть,

а стало быть, совершенно ясно, что они заслуживают такой участи.

- И правильно решат, Симмий, только вот насчет того, что им ясно, -

это неправильно. Им не понятно

и не ясно, в каком смысле желают умереть и заслуживают смерти

истинные философы и какой именно смерти. Так что будем лучше

обращаться друг к другу, а большинство оставим в покое. Скажи, как мы

рассудим: смерть есть нечто?

- Да, конечно, - отвечал Симмий.

- Не что иное, как отделение души от тела, верно? А 'быть мертвым' -

это значит, что тело, отделенное от души, существует само по себе и что

душа, отделенная от тела, - тоже сама по себе? Или, быть может, смерть - это

что-нибудь иное?

- Нет, то самое, - сказал Симмий.

- Теперь смотри, друг, готов ли ты разделить мой взгляд. Я думаю, мы

сделаем шаг вперед в нашем исследовании, если начнем вот с чего. Как, по-

твоему, свойственно философу пристрастие к так называемым довольствиям,

например к питью или к еде?

- Ни в коем случае, о Сократ, - отвечал Симмий.

- А к любовным наслаждениям?

- И того меньше!

- А к остальным удовольствиям из числа тех, что относятся к уходу за

телом? Как тебе кажется, много они значат для такого человека? Например,

щегольские сандалии, или плащ, или другие наряды, украшающие тело, -

ценит он подобные вещи или не ставит ни во что, разумеется, кроме самых

необходимых? Как тебе кажется?

- Мне кажется, ни во что не ставит. По крайней мере, если он настоящий

философ.

- Значит, вообще, по-твоему, его заботы обращены не на тело, но почти

целиком - насколько возможно отвлечься от собственного тела - на душу?

- По-моему, так.

- Стало быть, именно в том прежде всего обнаруживает себя философ,