Платон

Парменид

будет больше, а то, к чему прибавится отнятая от малого часть,

станет меньше, а не больше прежнего.

- Но этого никак не может быть, - сказал Сократ.

- Так каким же образом, Сократ, - сказал Парменид, - будут у тебя приобщаться к идеям вещи,

коль скоро они не могут приобщаться ни к частям [идей], ни к целым [идеям]?

- Клянусь Зевсом, - сказал Сократ, - определить это мне представляется делом совсем не

легким.

- Ну, а какого ты мнения о том, что я сейчас скажу?

- О чем же?

- Я думаю, что ты считаешь каждую идею единою по следующей причине: когда много каких-

нибудь вещей кажутся тебе большими, то, окидывая взглядом их все, ты, пожалуй, видишь некую

единую и тождественную идею и на этом основании само великое считаешь единым.

- Ты прав, - сказал Сократ.

- А что, если ты таким же образом окинешь духовным взором как само великое, так и другие

великие вещи, не обнаружится ли еще некое единое великое, благодаря которому все это должно

представляться великим?

- По-видимому.

- Итак, откроется еще одна идея великости, возникающая рядом с самим великим и тем, что

причастно ему; а надо всем этим опять другая, благодаря которой все это будет великим. И таким

образом, каждая идея уже не будет у тебя единою, но окажется бесчисленным множеством.

- Но, Парменид, - возразил Сократ, - не есть ли каждая из этих идей

- мысль, и не надлежит ли ей возникать не в другом каком-либо месте, а только в душе? В таком

случае каждая из них была бы единою и уж не подвергалась бы тому, о чем сейчас говорилось.

- Что же, - спросил Парменид, - каждая мысль едина и не есть мысль о чем-либо?

- Но это невозможно, - сказал Сократ.

- Значит, мысль является мыслью о чем-нибудь?

- Да.

- Существующем или несуществующем?

- Существующем.

- Не мыслит ли эта мысль то единство, которое, обнимая все [определенного рода] вещи,

представляет собою некую единую их идею?

- Именно так.

- Так не будет ли идеей то, что мыслится как единое, коль скоро оно остается одним и тем же

для всех вещей?

- И это представляется необходимым.

- А если, - сказал Парменид, - все другие вещи, как ты утверждаешь, причастны идеям, то не

должен ли ты думать, что либо каждая вещь состоит из мыслей и мыслит все, либо, хоть она и есть

мысль, она лишена мышления?

- Но это, - сказал Сократ, - лишено смысла. Мне кажется, Парменид, что дело скорее всего

обстоит так: идеи пребывают в природе как бы в виде образцов, прочие же вещи сходны с ними и

суть их подобия, самая же причастность вещей идеям заключается не в чем ином, как только в

уподоблении им.

- Итак, - сказал Парменид, - если что-либо подобно идее, то может ли эта идея не быть сходной

с тем, что ей уподобилось, настолько, насколько последнее ей уподобилось? Или есть какая-либо

возможность, чтобы подобное не было подобно подобному?

- Нет, это невозможно.

- А нет ли безусловной необходимости в том, чтобы подобное и то, чему оно подобно, были

причастны одному и тому же?

- Да, это необходимо.

- Но то, через причастность чему подобное становится подобным, не будет ли само идеею?

- Непременно.

- Следовательно, ничто не может быть подобно идее и идея не может быть подобна ничему

другому, иначе рядом с этой идеей всегда будет являться другая, а если эта последняя подобна

чему-либо, то - опять новая, и никогда не прекратится постоянное возникновение новых идей, если

идея будет подобна причастному ей.

- Ты совершенно прав.

- Значит, вещи приобщаются к идеям не посредством подобия: надо искать какой-то другой

способ их приобщения.

- Выходит, так.

- Ты видишь теперь, Сократ, - сказал Парменид, - какое большое затруднение возникает при

допущении существования идей самих по себе.

- И даже очень.

- Но будь уверен, - продолжал Парменид, - что ты еще, так сказать, не почувствовал всей

громадности затруднения, если для каждой вещи ты всякий раз допускаешь единую обособленную

от нее идею.

- Почему так? - спросил Сократ.

- По многим самым различным причинам, и главным образом по следующей: если бы кто стал

утверждать, что идеи, будучи такими, какими они, по-нашему, должны быть, вовсе не доступны

познанию, то невозможно было бы доказать, что высказывающий это мнение заблуждается, разве

что тот, кто стал бы ему возражать, оказался бы многоопытным, даровитым и во время спора имел

бы охоту следить за множеством отдаленнейших доказательств. В противном случае переубедить

настаивающего на том, что идеи непознаваемы, не было бы возможности.

- Почему так, Парменид? - спросил Сократ.