Пир

Аполлодор и его друг

храбрецом.

Итак, относительно справедливости, рассудительности и храбрости этого бога сказано, остается сказать о его

мудрости. Ну что ж, попытаемся, насколько это возможно, не осрамиться и тут. Прежде всего, чтобы и мне

почтить свое искусство, как Эриксимах почтил свое, скажу: этот бог настолько искусный поэт, что способен

и другого сделать поэтом. Во всяком случае, каждый, кого коснется Эрот, становится поэтом, хотя бы

'дотоле он и был чужд Музам'. А это может нам служить доказательством, что Эрот хороший поэт,

сведущий вообще во всех видах мусических творений. Ведь чего сам не имеешь, того и другому не

передашь, а чего сам не знаешь, тому и других не научишь. А уж что касается сотворения всего живого, кто

станет отрицать, что благодаря мудрости Эрота возникает и образуется все, что живет?

И мастерство в искусстве и ремеслах - разве мы не знаем, что те, чьим учителем оказывается этот бог,

достигали великой славы, а те, кого Эрот не коснулся, прозябали в безвестности? Ведь искусство стрельбы

из лука, искусство врачевания и прорицания Аполлон открыл тогда, когда им руководили любовь и страсть,

так что его тоже можно считать учеником Эрота, наставника Муз в искусстве, Гефеста - в кузнечном деле,

Афины - в ткацком, Зевса - в искусстве 'править людьми и богами'.

Вот почему и дела богов пришли в порядок только тогда, когда среди них появилась любовь, разумеется,

любовь к красоте, ибо безобразие не вызывает любви. Дотоле, как я уже сказал вначале, среди богов

творилось, по преданию, много ужасных дел, и виною тому было господство Необходимости. А стоило лишь

появиться этому богу, как из любви к прекрасному возникли всякие блага для богов и людей. Таким образом,

Федр, мне кажется, что Эрот, который сначала был сам прекраснейшим и совершеннейшим богом, стал

потом источником этих же качеств для прочих. Мне хочется даже сказать стихами, что это он дарует

Людям мир и покой, безветрие в море широком,

Буйного вихря молчанье и сон безмятежный на ложе.

Избавляя нас от отчужденности и призывая к сплоченности, он устраивает всякие собрания, вроде

сегодняшнего, и становится нашим предводителем на празднествах, в хороводах и при жертвоприношениях.

Кротости любитель, грубости гонитель, он приязнью богат, неприязнью небогат. К добрым терпимый,

мудрецами чтимый, богами любимый; воздыханье незадачливых, достоянье удачливых; отец роскоши,

изящества и неги, радостей, страстей и желаний; благородных опекающий, а негодных презирающий, он и в

страхах и в мученьях, и в помыслах и в томленьях лучший наставник, помощник, спаситель и спутник,

украшение богов и людей, самый прекрасный и самый достойный вождь, за которым должен следовать

каждый, прекрасно воспевая его и вторя его прекрасной песне, завораживающей помыслы всех богов и

людей.

Вот какую речь, Федр, посвящаю я этому богу, в меру смешав в ней, насколько это в моих силах, серьезное и

шутку.

Когда Агафон кончил, все присутствующие, по словам Аристодема, одобрительно зашумели, находя, что

молодой человек говорил достойно себя и бога. Тогда Сократ повернулся к Эриксимаху и сказал:

- Ну, теперь-то тебе, сын Акумена, уже не кажется, что прежние мои страхи были напрасны и что не был я

прорицателем, сказав, что Агафон произнесет великолепную речь, а я окажусь в затруднении?

- Одно твое прорицание, - отвечал Эриксимах, - что Агафон будет говорить превосходно, сбылось, а вот что

ты окажешься в затруднении, никак не верится.

- Да как же мне или любому другому, кто должен говорить после такой прекрасной и богатой речи, -

воскликнул Сократ, - не стать, милый ты мой, в тупик! И если начало ее еще не столь восхитительно, то

какого слушателя не поразит красота слов и подбор их в заключительной части? Я, например, как подумал,

что мне не сказать ничего такого, что хотя бы только приближалось по красоте к этой речи, готов был бежать

от стыда, если бы можно было. Речь эта напомнила мне Горгия, и я, прямо-таки по Гомеру, боялся, что под

конец своей речи Агафон напустит на мою речь голову Горгия, этого великого говоруна, а меня самого

превратит в камень безгласный. И я понял, как был я смешон, когда согласился произнести в очередь с вами

похвальное слово Эроту и сказал, что знаю толк в любовных делах, хотя, оказывается, понятия не имею о

том, как надлежит строить похвальную речь. Я, по своей простоте, думал, что о любом восхваляемом

предмете нужно говорить правду, и это главное, а из правды выбрать самое замечательное и расположить в