Пир

Аполлодор и его друг

я то, чего вот уж никто бы за мною не заподозрил, - чувство

стыда. Я стыжусь только его, ибо сознаю, что ничем не могу опровергнуть его наставлений, а стоит мне

покинуть его, соблазняюсь почестями, которые оказывает мне большинство. Да, да, я пускаюсь от него

наутек, удираю, а когда вижу его, мне совестно, потому что я ведь был с ним согласен. И порою мне даже

хочется, чтобы его вообще не стало на свете, хотя, с другой стороны, отлично знаю, что, случись это, я

горевал бы гораздо больше. Одним словом, я и сам не ведаю, как мне относиться к этому человеку. Вот

какое действие оказывает на меня и на многих других звуками своей флейты этот сатир. Послушайте теперь,

как похож он на то, с чем я сравнил его, и какой удивительной силой он обладает. Поверьте, никто из вас не

знает его, но я, раз уж начал, покажу вам, каков он.

Вы видите, что Сократ любит красивых, всегда норовит побыть с ними, восхищается ими, и в то же время

ничего-де ему не известно и ни в чем он не смыслит. Не похож ли он этим на силена? Похож, и еще как!

Ведь он только напускает на себя такой вид, поэтому он и похож на полое изваяние силена. А если его

раскрыть, сколько рассудительности, дорогие сотрапезники, найдете вы у него внутри! Да будет вам

известно, что ему совершенно неважно, красив человек или нет, - вы даже не представляете себе, до какой

степени это безразлично ему, - богат ли и обладает ли каким-нибудь другим преимуществом, которое

превозносит толпа. Все эти ценности он ни во что не ставит, считая, что и мы сами - ничто, но он этого не

говорит, нет, он всю свою жизнь морочит людей притворным самоуничижением.

Не знаю, доводилось ли кому-либо видеть таящиеся в нем изваяния, когда он раскрывался по-настоящему, а

мне как-то раз довелось, и они показались мне такими божественными, золотыми, прекрасными и

удивительными, что я решил сделать вскорости все, чего Сократ ни потребует. Полагая, что он зарится на

цветущую мою красоту, я счел ее счастливым даром и великой своей удачей: ведь благодаря ей я мог бы,

уступив Сократу, услыхать от него все, что он знает. Вот какого я был о своей красоте невероятного мнения.

С такими-то мыслями я однажды и отпустил провожатого, без которого я до той поры не встречался с

Сократом, и остался с ним с глазу на глаз - скажу уж вам, так и быть, всю правду, поэтому будьте

внимательны, а ты, Сократ, если совру, поправь меня.

Итак, друзья, мы оказались наедине, и я ждал, что вот-вот он заговорит со мной так, как говорят без

свидетелей влюбленные с теми, в кого они влюблены, и радовался заранее. Но ничего подобного не

случилось: проведя со мной день в обычных беседах, он удалился. После этого я пригласил его

поупражняться вместе в гимнастике и упражнялся с ним вместе, надеясь тут чего-то добиться. И,

упражняясь, он часто боролся со мной, когда никого поблизости не было. И что же? На том все и кончилось.

Ничего таким путем не достигнув, я решил пойти на него приступом и не отступать от начатого, а узнать

наконец, в чем тут дело. И вот я приглашаю его поужинать со мной - ну прямо как влюбленный, готовящий

ловушку любимому. Даже эту просьбу выполнил он не сразу, но в конце концов все-таки принял мое

приглашение. Когда он явился в первый раз, он после ужина пожелал уйти, и я, застеснявшись, тогда

отпустил его. Залучив его к себе во второй раз, я после ужина болтал с ним до поздней ночи, а когда он

собрался уходить, я сослался на поздний час и заставил его остаться. Он лег на соседнее с моим ложе, на

котором возлежал и во время обеда, и никто, кроме нас, в комнате этой не спал...

Все, что я сообщил до сих пор, можно смело рассказывать кому угодно, а вот дальнейшего вы не услышали

бы от меня, если бы, во-первых, вино не было, как говорится, правдиво, причем не только с детьми, но и без

них, а во-вторых, если бы мне не казалось несправедливым замалчивать великолепный поступок Сократа,

раз уж я взялся произнести ему похвальное слово. Вдобавок я испытываю сейчас то же, что человек,

укушенный гадюкой. Говорят, что тот, с кем это случилось, рассказывает о своих ощущениях только тем, кто

испытывал то же на себе, ибо только они способны понять его и простить, что бы они ни наделал и ни

наговорил от боли. Ну, я был укушен чувствительнее, чем кто бы то ни было, и притом в самое

чувствительное место - в сердце, в душу - называйте как хотите, укушен и ранен философскими речами,