нужного причала пришлось довольно долго идти пешком, а добравшись до места, я увидел нескольких полицейских, слонявшихся поблизости и присматривавшихся к пассажирам. Я подошел, предъявил билет и поднялся по сходням на борт. Спустя примерно час в мою каюту вошли двое и спросили, почему у меня нет багажа.
— Но дорогие мои, — сказал я, — я полагал, что это страна свободных людей! С какой стати я должен обременять себя багажом? Это мое дело, что брать с собой, а что — нет.
Бормоча себе под нос что-то невнятное, он покрутил в руках документы и сказал:
— Ну, должны же мы убедиться, что все в порядке. Чиновник подумал, что вы пытаетесь бежать от правосудия, поскольку едете без багажа. Он только хотел убедиться.
Я указал на чемодан.
— Все, что мне нужно, находится здесь; до Индии мне хватит; а в Индии я получу остальной багаж.
Он вздохнул с явным облегчением:
— А! Так у вас есть еще багаж в Индии? Тогда все в порядке.
Я улыбнулся в душе и подумал: «Всякие неприятности и недоразумения с въездом и выездом из страны возникают у меня только тогда, когда я делаю это легально и имею при себе все документы, требуемые чиновным аппаратом».
Жизнь на борту была весьма однообразна, пассажиры ревниво соблюдали классовые различия, а слух о том, что у меня с собой «всего один чемодан!», совершенно изолировал меня от их общества. Поскольку я не вписывался в их снобистские нормы, я был одинок, словно заключенный в камере, с той, правда, громадной разницей, что у меня была свобода передвижения. Было даже забавно наблюдать, как другие пассажиры велели стюарду передвинуть на палубе их кресла хоть немного подальше от меня.
Из нью-йоркского порта мы пришли в Гибралтарский пролив. Пройдя Средиземное море, мы зашли в Александрию, затем направились в Порт-Саид и по Суэцкому каналу вошли в Красное море. Я очень тяжело переносил жару, вода в Красном море чуть ли не кипела, но наконец-то оно осталось позади, мы пересекли Индийский океан и подошли к причалу в Бомбее. В этом городе у меня были кое-какие друзья, буддийские священники и другие, и я целую неделю провел в их обществе перед тем, как продолжить путешествие через всю Индию в Калимпонг. В Калимпонге было полным-полно коммунистических шпионов и газетчиков. Жизнь вновь прибывших превратилась в бесконечный кошмар бессмысленных вопросов, на которые я, впрочем, не отвечал, идя к своей цели. Эта склонность жителей Запада вечно совать нос в чужие дела была для меня совершенно непостижимой загадкой.
Я был рад покинуть Калимпонг и отправиться в родную страну, в Тибет. Моего приезда ждали, и я был встречен группой высокопоставленных лам, переодетых бродячими монахами и торговцами. Мое здоровье быстро ухудшалось и требовало частых остановок и отдыха. После долгого пути, примерно десять недель спустя мы прибыли в уединенный монастырь высоко в Гималаях над долиной Лхасы. Монастырь этот был так мал и неприступен, что китайские коммунисты оставили его в покое.
Несколько дней я отдыхал, пытаясь хоть немного восстановить силы. Отдыхал и медитировал. Сейчас я был дома и впервые за многие годы был счастлив. Вся лживая и предательская натура людей Запада казалась теперь кошмарным сном. Каждый день ко мне небольшими группами приходили люди рассказать о событиях в Тибете и послушать мои рассказы о странном и жестоком мире за его границами.
Я посещал все богослужения, находя утешение и отраду в знакомых ритуалах. Тем не менее я словно стоял особняком как человек, готовящийся умереть и снова вернуться к жизни. Человек, готовящийся подвергнуться одному из самых странных испытаний, которые выпадали на долю живого существа. Впрочем, такое ли оно странное? Многие наши высшие Адепты совершали это из жизни в жизнь. Сам Далай-Лама делал это, время от времени переходя в тело новорожденного ребенка. Однако разница была в том, что я собирался перейти в тело взрослого человека и переплавить его тело в свое, изменяя молекулу за молекулой всю плоть, а не одно лишь «я». Хоть я и не христианин, однако в соответствии с требованиями программы моих занятий в Лхасе я читал христианскую Библию и прослушал о ней ряд лекций. Я знал, что в Библии повествуется, как в тело Иисуса, Сына Марии и Иосифа, вошел «Дух Сына Божьего», и он стал Христом. Я также знал, что христианские прелаты созвали в шестидесятом году нашей эры Собор, чтобы запретить ряд поучений Христа. Было запрещено упоминание о Реинкарнации, запрещено учение о переходе в иное тело, равно как и многие другие вещи, которым учил Христос.
Из окна без стекол я взглянул на раскинувшуюся далеко