А. Панов

Школа сновидений (Часть 1)

удерживать восприятие человечества в известном со¬циальном. Это соглашение по поводу наказания является важ¬нейшей проявленной частью идеи бога как энергетического ограничителя восприятия и действий человека.

В целом идея бога как фиксатор и ограничитель восприя¬тия есть, возможно, производное биологического состава, свя¬занного с возникновением человека как биологического вида.

Энергии страха, поддерживающие эту фиксацию на наказа¬нии, ограничивая сферу действия, автоматически ограничива¬ют и наше восприятие. Идея наказания имеет своим местом прикрепления чувство личной значимости человека: Бог лично пристрастен ко мне, Ему есть личное дело до меня. С другой стороны можно сказать, что идея бога есть доведенное до аб¬сурдного логического предела чувство значимости самого человека и человечества, т.е. идея бога — это венец человечес¬кого эгоцентризма, и только потом антропоцентризма.

Безразличие и безразличность Мироздания, с другой сторо¬ны, является уравновешивающей по отношению к идее личнос¬ти (личной важности) и всему конгломерату (Бог, наказание, поощрение), составляющему генетический биологический клей для человечества как вида.

Индивидуальность каждого живого существа, в том числе человека, неоспорима, в то время как личность — это то, что постоянно отвоевывается и защищается от других. Человек как биологический вид, во всяком случае, в новые времена языко¬вого обобществления и самоотождествления, — человек есть существо войны и военных добыч. Его основной трофей и за¬воевание — личность — есть результат войны с другими людь¬ми. С другой стороны, индивидуальность есть залог большего в человеке — залог будущего, и она есть плод не действий войны и вины, а плод уравновешенного прорастания, самозащищен¬ного от безличных сил разрушения, — прорастания в Неизвес¬тное.

Психологический парадокс личностных военных действий заключается в том, что наиболее отстаиваемая как своеобраз¬ная и правомерная наша часть — личность — на деле есть то, в чем мы неотличимы по сути и по подробностям от всех других людей, потому что личность есть в основном продукт наших общественных соглашений, и на самом деле не нуждается в от¬стаивании. Вся интенсивность становления личности в основ¬ном иллюстрирует несгибаемость биологических законов продолжения человеческого рода, — именно это стоит за агрес¬сивностью нашего самоутверждения.

В то же самое время индивидуальность — то наше возможное будущее, которое бытийно не может быть ни утеряно, ни приобретено, и которое никому, кроме нас, не принадлежит и ни на кого, кроме нас, не похоже, — она имеет силу того - опять парадокс — что мы воспринимаем в себе как безличное и не имеющее непосредственное (личное) к нам отношение.

Подобный дефект зрения человечества есть результат обоб¬ществления сознания путем соглашения, и видимо, является не врожденным, а приобретенным вместе с возникновением язы¬ка и тех форм мышления, которые породили способы воспитания новых времен.

Сновидение относится к пространствам проявления инди¬видуальности, потому что там в большей степени прерывается и становится непостоянной наша корыстная обусловленность, и устройство нашего хищного эгоистического зрения претерпе¬вает возмущения от столкновения с неизвестным, неманипули-руемым, неуправляемым. Имеются в виду непосредственно сны, потому что уже при пробуждении истолкование их личностью всегда более или менее спекулятивно. Сновидения как зона деятельности индивидуальности есть одновременно и зона другого языка, другого синтаксиса.

2

Запуганности сознания и несусветность наших обычных снов есть следствие захваченности речевой социализацией, неадек¬ватной реальности. Имеется в виду не необычность снов, а бредовый алогизм и неразбериху неясности в них. А точнее, обратим внимание на один из источников сути и логики бреда.

Основной источник, он же и смысл бреда: переживаемое и воспринимаемое не соответствует реальности. Это несоответ¬ствие содержится в дистанции и рассогласованности между речевой реальностью и деятельностью и реальностью бытия. Основа этого закладывается в глубоком детстве.

«Я ехал в купе поезда. Ребенок 4-5 лет, ехавший со своими молодыми родителями, не по годам хорошо разговаривал -легко и живо его речь перетекала от одной веши к другой, не теряя при этом слитности и проявленности смысла и связей с реальностью. Видимо, у него было врожденное чувство рече¬вой гармонии. Чувствовалось, что родители немножко гордят¬ся развитием сына, но не показывают ему этого.