А. Панов

Школа сновидений (Часть 1)

которое отличает человече¬ство от животных и которое соответствует какому-то более высокому назначению человека в мире и есть его способность порождать из силы, дающей ему жизнь, сновидения, мечты, мифы, предания, легенды, которые становятся видами реаль¬ности как мосты в Неизвестное, меняя судьбу человека и чело¬вечества.

Во всяком случае, изучение истории человечества с такой точки зрения позволяет предположить, что, после биологичес¬ких инстинктов, создание мифов и предсказаний и их частных подвидов — религий, верований, политических систем и искус¬ства — есть самая сильная потребность и способность челове¬ка. И именно эту способность человечества автор чаще всего и имеет в виду под сновидением.

Что-то в природе развития человечества позволяет предпо¬ложить, что, вопреки распространенному мнению, производ¬ство и рождение мифов как мостов в иные виды реальности происходит не путем восприятия и компиляции как бы перво¬зданно существующих в своей целостности матриц сакрального (архетипов, эйдосов и т.п.) и последующего воплощения их здесь в силу форм мифа. Более правдоподобно то, что, мифы рож¬даются непосредственным действием приливов и отливов все¬ленских волн достоверности, — они рождаются непосредствен¬но в телах людей ходом бесконечных проб и ошибок, свет опы¬та которых из поколения в поколение, столетиями относится и откладывается в слои реальности, подобно перламутру в жем¬чужине, рождая слои и качества человеческого бытия, форма

которого создается и оттачивается постоянством живого рис¬ка.

«...в возрасте 7 лет в детстве я заболел. Была высокая тем¬пература. Видимо, в бреду, мне привиделось, что с неба, как дождь, начинают сыпаться пустые деревянные катушки от ни¬ток. Когда их поток обрушивался лавиной, я начинал кричать от ужаса. Почти просыпаясь, я слышал утешающий голос моей бабушки, затем с неба опять начинали сыпаться пустые нитя¬ные катушки.

Этот сон остался самым сильным ночным впечатлением мое¬го раннего детства. Из-за чего-то громадного и безжалостного в нем я всегда вспоминал его только краешком памяти, не за¬бывая однако его с годами. Я знал, что нити на катушках до их опустошения были черными, хотя не видел этого.

Я никак не истолковывал этот сон до недавнего времени, до моих почти 34 лет. Опустошение моей судьбы в период этого моего сна было действительно большим: незадолго до этого в очень молодом возрасте умерла моя мать, затем для нашей се¬мьи последовал длительный и многолетний период столь же малоприятных и тягостных событий. Вспоминаю сейчас, что перед переездом в новый дом, который стал последним для моей матери, в нашем старом дворе произошло тягостное и по-свое¬му страшное событие: наша кошка сошла с ума и съела всех своих котят. Мое тело помнит ужас при виде любимой кошки, которая забилась в дрова, где её невозможно было достать, и с утробным безумным урчанием пожирала своих двухнедельных котят.

Будто какое-то проклятие безжалостной опустошенности и неуюта жизни преследовало меня почти до моих 25 лет.

Затем был другой сон, который я тоже помню до сих пор: я стою на высоком берегу реки, текущей справа налево. Внизу — бурная большая вода: мощная, свинцовая справа и выше по течению, затем янтарная, в водоворотах и ярких отсветах гро¬зового света слева и ниже по течению. Я знаю, что мне нужно броситься в эту воду. Не чувствую страха, но почему-то медлю. Высокий берег подо мной начинает осыпаться в воду, и я неиз¬бежно оказываюсь в реке. Но перед этим — опять с неба и опять как дождь — начинают падать караваи свежеиспеченно¬го домашнего хлеба, какой пекла моя бабушка.

Мои мучения и терзания, доходившие до попыток самоубий¬ства, в период между этими двумя снами, внутренне были выз¬ваны тем, что я не мог, а потом уже и не хотел стать своим и таким как все в тех личных и общественных отношениях, из которых оказалась соткана повседневная жизнь людей. Я все¬гда чувствовал себя чужим среди них, а необходимость быть как другие и мои попытки преуспеть в этом вгоняли меня то в полную безнадежность, то в полное бешенство.