те родились для того, чтобы
быть съеденными. Люди выбирают себе съедобные предметы и поедают их, но разве
можно сказать, что Небо создало их только на потребу человеку? А кроме того,
нас кусают комары и мошки, нас терзают волки и тигры. Неужели Небо создало людей
только для того, чтобы комары и мошки сосали их кровь, а волки и тигры пожирали
их?
ВЦи жил нищий, который вечно просил подаяние на городском базаре и так всем надоел,
что ему никто ничего не подавал. Тогда он отправился в конюшни семейства Тянь,
стал подручным у коновала и подъедал за ним.
Люди
из предместья стали насмехаться над ним:
— Какой
позор доедать после коновала!
Анищий ответил им:
— На свете
нет большего позора, чем просить подаяние. Если я не стыдился побираться, то
почему я должен стыдиться доедать после коновала?
Вцарстве Сун жил человек, который однажды нашел на дороге оброненную кем-то бирку
с распиской. Придя домой, этот сунец пересчитал зарубки на бирке [63]
и сказал соседу: “Теперь я разбогател!”
Уодного человека засох платан, и старик, живший по соседству, сказал ему: “Сухой
платан — предвестник беды!”
Тот
человек не мешкая срубил дерево, а сосед выпросил его себе на дрова. Хозяин платана сказал с досадой: “Мой сосед подговорил меня срубить платан
потому, что хотел забрать его себе на дрова. Ну и хитрец же он!”
Уодного человека пропал топор. Он решил, что топор украл сын соседа, и стал к
нему приглядываться: ходит так, словно и в самом деле что-то украл! И речь у
него, и манеры, и взгляд — все выдавало в нем человека, укравшего топор. Но
в скором времени тот человек, копая землю в огороде, нашел свой топор. Посмотрел
он на следующий день на сына соседа — и тот ни речью, ни внешностью совсем не
был похож на человека, укравшего топор!
Бай-гун
замыслил мятеж. Выйдя от государя, он стоял, опираясь на перевернутый посох.
Острие посоха вонзилось ему
в щеку так, что кровь капала на землю, а он ничего не замечал.
Увидели
это люди из царства Чжэн и сказали:
“Если
он забыл о собственной щеке, то способен забыть обо всем на свете” [64]. Когда человек захвачен одной мыслью,
он может наткнуться на бревно, упасть в яму или удариться головой о дерево,
даже не замечая, что с ним происходит.
Вцарстве Ци жил человек, которому очень хотелось золота. Встал он рано поутру,
оделся и отправился на базар. Там он подошел к прилавку золотых дел мастера,
схватил золото и бросился наутек.
Стражник
поймал его и спросил:
—Как мог ты схватить чужое золото на глазах у всех?
— Когда
я брал, то никого не видел, видел только золото, —
ответил тот человек.
Примечания
Происхождение
книги “Ле-цзы” известно нам в еще меньшей степени, чем история текста “Чжуан-цзы”.
Содержание этой книги явно эклектично и несет на себе печать позднейшей обработки
(ряд пассажей книги почти буквально воспроизводит сюжеты из “Чжуан-цзы”). Большинство
исследователей датируют тексты “Ле-цзы” эпохой Хань, в особенности I—Ill вв.
Сам памятник в его нынешнем виде появился в III в. Это не означает, что в книге
нет материалов более раннего времени. Во всяком случае книга “Ле-цзы” имеет
немаловажное значение как памятник древнекитайской мысли, и недаром в Китае
ее причисляли наряду с “Дао-дэ цзином” и “Чжуан-цзы” к трем классическим сочинениям
даосизма. Для настоящего перевода был использован текст “Ле-цзы”, изданный в
Пекине в 1955 г.
--------------------------------------------------------------------------------
[1]
Глава I. Небесная доля
Главная тема этой главы — неизбежность приятия своей “небесной
доли” и в особенности примирения со смертью. В даосской космологии обоснованием
данного вывода служит учение о “едином дыхании”, или едином поле жизненной
энергии (ци), наполняющей все сущее. Авторы “Ле-цзы” предъявляют и
целый ряд других аргументов в пользу покойного приятия смерти: всякое индивидуальное
существование иллюзорно, жизнь и смерть в природном мире дополняют друг друга,
мы не можем знать, что смерть хуже жизни, и, наконец, “пустотно-отсутствующее”
и есть наш родной дом, куда мы с неизбежностью рано или поздно возвращаемся.
При переводе были опущены два сюжета, дублирующие текст “Чжуан-цзы”.
[2] Цитата из “Дао-дэ цзина”, гл. VI.
[3] Данный пассаж