Уильям Гибсон

Нейромантик (Часть 1)

полу; Кейс встал со стула и поднял вещицу. Бумажный журавлик.

- Это мне дал Хидео, - объяснила Кэт. - Он показывал мне, как

их правильно складывать, но я так и не научилась. Шея у меня всегда

выходит задом наперед.

Она забрала из руки Кейса журавлика и затолкала его обратно в

кошелек. Кейс смотрел, как ее торопливые пальцы вырывают из упаковки

кожный диск, затем разглаживают его на внутренней стороне его

запястья.

- Три-Джейн - у нее заостренное лицо, нос как у птицы? - Кейс

посмотрел на свою руку, которая, словно чужая, механически

поглаживала бедро Кэт. - Темные волосы? Молодая?

- Да, очень похоже. Но она очень не простая, ты понимаешь? Со

всеми-то своими деньгами...

Наркотик налетел на него как поезд-экспресс, белая колонна

горячего света, исходящая из тазовых костей, пронизала его

позвоночник; швы его черепа стали иллюминировать под рентгеновскими

лучами вспышек коротких замыканий сексуальной энергии. Его зубы

запели в своих гнездах точно камертоны, чистыми прозрачными звуками,

как хрусталь, каждый на своей ноте. Его кости под расплывчатым,

туманным покровом плоти сверкали полированным хромом, суставы были

густо смазаны силиконом. Бешеные песчаные вихри понеслись, вычищая

до блеска пустынные закоулки его черепа, испуская волны тонкого

высокого воя, вырывающегося наружу через глазницы и расширяющегося,

расширяющегося вокруг его головы наподобие чистейшего растущего на

глазах кристалла...

- Пошли, - сказала Кэт. - Теперь ты в порядке. И мы примем еще.

Там, на холме, у нас впереди целая ночь...

И ярость его тоже вдруг начала расти, расширяться, безжалостно,

стремительно, выбиваясь наружу на гребне бетафенетиламиновой волны,

сотрясая основы окружающего мира - концентрированная, едкая. В

штанах у него словно бы появился свинцовый слиток. Лица людей вокруг

него принадлежали раскрашенным куклам, розовые и белые части ртов

двигались без устали, слова извергались наружу подобно дискретным

пузырям звуков. Кейс посмотрел на Кэт и увидел каждую пору ее кожи

цвета медной проволоки, глаза - пустые, глупые стекляшки, мельчайшую

асимметрию ее грудей и ключиц, и... в его глазах полыхнуло белым.

Он оттолкнул ее руку и широким шагом на негнущихся ногах

двинулся к выходу, отшвырнув кого-то с дороги.

- Мать твою! - закричала она ему вслед. - Ты, дерьмо собачье!

Кейс не чувствовал ног. Он шел словно на ходулях, выписывая

безумные петли на выложенной из плиток мостовой Жюль Верн, слыша

далекий глухой ритм - свой собственный пульс. Тонкие как бритвы

плоскости света пересекали его череп под дюжиной различных углов.

А затем он стоял, замерев, с налитыми кровью глазами и

раздутыми чреслами, прижав кулаки к бедрам, запрокинув голову, с

искривленными губами, дрожащий. Он не сводил глаз с затерянного в

небе Вольной Стороны Зодиака, и ночные созвездия голографического

небосвода двигались, сливались, словно были растворены в некой

жидкости, плыли самостоятельно, подобно живым существам запредельной

реальности. И так продолжалось до тех пор, пока звезды не сложились,

сами собой, каждая по отдельности и все вместе, все сотни и тысячи,

в один огромный портрет из пятнышек света - крапинок звезд на черном

фоне неба. Лицо Линды Ли.

И тогда он смог отвести взгляд и посмотреть по сторонам,

обнаружив при этом, что все лица вокруг тоже смотрят вверх, все

дефилирующие туристы охвачены любопытством.

И когда эти небесные огни погасли, на рю Жюль Верн вновь

зажурчал разноголосый говор, эхом отражаясь от террас и резных

балкончиков из камня цвета луны.

Где-то неподалеку начали бить невидимые часы, разнося над

домами звон древних колоколов Европы.

Полночь.

Кейс бродил по улицам до самого утра.

С рассветом он спустился со своих высот, его хромированный

скелет проржавел, наркотическая плоть превратилась в обыденную,

камнем висящую на нем. Кейс не мог думать. И это ему очень

нравилось - быть в сознании и при этом быть неспособным думать.

Кейсу представлялось, что он воплощается во все предметы, на которые

падает его взгляд: в скамейку в парке, в стайку белых мотыльков

вокруг антикварного фонаря, в робота-садовника, раскрашенного косыми

желтыми и черными полосами.

Небо купалось в воспроизведении одного из вариантов восхода,