Бродяги Драхмы

Маленький бродяга Святой Терезы был первым истинным бродягой Дхармы,

которого я встретил, а вторым оказался Бродяга Дхармы номер один,

собственно, он-то, Джефи Райдер, это выражение и придумал. Детство Джефи

Райдера прошло в восточном Орегоне, в лесной бревенчатой хижине, с отцом,

матерью и сестрой, он рос лесным парнем, лесорубом, фермером, увлекался

жизнью зверей и индейской премудростью, так что, ухитрившись попасть в

колледж, был уже готов к занятиям антропологией (вначале), а позже -

индейской мифологией. Наконец он изучил китайский и японский, занялся

Востоком и обнаружил для себя великих бродяг Дхармы, дзенских безумцев Китая

и Японии.

В то же время, как склонный к идеализму северо-западный мальчик, он

увлекся старомодным анархизмом профсоюзного толка, научился играть на гитаре

и петь старые рабочие песни, еще он пел kиндейские и вообще интересовался

народной музыкой. Впервые я увидел его на следующей неделе, на улице в

Сан-Франциско (куда прибыл автостопом из Санта-Барбары, на одной

стремительной машине, за рулем которой - не поверите - сидела прекрасная

юная блондинка в белоснежном купальнике без бретелек, босиком, с золотым

браслетом на лодыжке, и машина-то - 'линкольн меркури', последняя модель,

коричного оттенка; блондинке хотелось бензедрина, чтобы гнать без устали до

самого города; узнав, что у меня в рюкзаке есть немножко, она вскричала: 'С

ума сойти!') - я увидел Джефи, топающего своей забавной крупной походкой

скалолаза, с рюкзачком, набитым книгами, зубными щетками и всякой всячиной,

это был его 'городской' рюкзачок, в отличие от настоящего, большого, с

полным набором: спальный мешок, пончо, походные котелки. Он носил острую

бородку, а слегка раскосые зеленые глаза придавали ему нечто восточное, но

никак не богемное, и вообще он был далек от богемы (всей этой шушеры,

ошивающейся возле искусства). Жилистый, загорелый, энергичный, открытый,

сама приветливость, само дружелюбие, он даже с бродягами на улице

здоровался, а на все вопросы отвечал не думая, с ходу, и всегда бойко и с

блеском.

- Где ты встретил Рэя Смита? - спросили его, когда мы вошли в 'Плейс' -

любимый бар местной тусовки.

- Я всегда встречаю своих бодхисаттв на улице! - воскликнул он и

заказал пива.

Начинался великий вечер, вечер, можно сказать, исторический. В тот

вечер он и другие поэты (ибо он был еще и поэтом и переводил на английский

китайцев и японцев) выступали с чтением в Галерее Шесть. В баре они все

должны были встретиться и хорошенько подготовиться. Глядя на поэтов,

стоявших и сидевших вокруг, я понял, что он - единственный среди них, кто не

похож на поэта (хотя поэтом был, да еще каким!). Были там и встрепанные

интеллектуальные тусовщики в роговых очках вроде Альвы Голдбука, и бледные

поэтические красавцы вроде Айка О'Шэя (в костюме), и нездешне благообразные

ренессансные итальянцы вроде Фрэнсиса ДаПавиа (похож на молодого

священника), и застарелые анархисты с дикой шевелюрой и бабочкой, вроде

Рейнольда Какоутеса, и тихие толстые очкарики вроде Уоррена Кофлина. Прочие

многообещающие поэты стояли вокруг, в разнообразных костюмах, в вельветовых

пиджаках с протертыми локтями, в стоптанных туфлях, с торчащими из карманов

книжками. А Джефи был в грубой рабочей одежде, приобретенной в магазинах

'Доброй воли', где продаются поношенные вещи, для горных походов, ночных

костров и автостопа вдоль побережья. Еще в его малом рюкзачке хранилась

смешная зеленая альпийская шапочка, которую он надевал у подножья горы,

обычно с победным кликом, прежде чем начать восхождение на несколько тысяч

футов. На ногах у него были альпинистские бутсы, дорогие, итальянские,

предмет гордости и радости, и он топал ими по усыпанному опилками полу, как

какой-нибудь лесоруб из далекого прошлого. Джефи был невысок, всего около