Джек Керуак

Бродяги Драхмы

клич - самое лучшее, что я слышал

в жизни. Жаль, магнитофона не было, я бы записал.

- Не годится людям внизу слышать такие вещи, - чрезвычайно серьезно

заметил он.

- Ей-Богу, ты прав: будут бродяги-домоседы, нежась на мягких подушках,

благосклонно внимать воплю покорителя вершин - нет, не заслужили они этого.

Да, когда я посмотрел, как ты несешься с горы - вот тут я все понял.

- Ах, у Смита нынче маленькое сатори, - вставил Морли.

- Как ты тут, кстати?

- Да ничего, в основном спал.

- Вот черт, я ведь так и не дошел до вершины. Теперь мне стыдно,

теперь, зная, как спускаться с горы, я понял, как на нее подниматься, и что

упасть невозможно, но все, поздно.

- Вернешься следующим летом и поднимешься. Ты хоть понимаешь, что ты

первый раз в горах, а старого ветерана Морли обскакал?

- Определенно, - подтвердил Морли. - Как думаешь, Джефи, присвоят Смиту

титул Тигра за его сегодняшние свершения?

- Еще бы, - сказал Джефи, и я почувствовал настоящую гордость. Я был

Тигром.

- В следующий раз, черт побери, обещаю быть львом.

- Все, мужики, пошли, нам еще предстоит долгий путь через осыпь до

нашей стоянки, потом через долину камней и по тропе вдоль озера, ого, боюсь,

засветло не поспеем.

- Мне кажется, все будет в порядке, - Морли указал на осколок луны в

голубом, но уже розовеющем, углубившемся небе. - Она осветит нам путь.

- Пошли. - И мы встали и пошли. На этот раз опасный выступ, напугавший

меня по дороге туда, показался шуткой, я шел вприпрыжку, пританцовывая, я

понял: упасть с горы невозможно. Не знаю, можно ли на самом деле упасть с

горы, но лично я понял, что нельзя. Таково было мое прозрение.

И все же приятно было спуститься в долину, теряя из виду все эти

величественные горизонты; часам к пяти стало смеркаться, я отстал от ребят

футов на сто и шагал сам по себе, размышляя и напевая, помеченной катышками

оленьей тропой меж камней, не надо думать, волноваться, вглядываться вдаль,

- знай держись черненьких оленьих катышков и радуйся жизни. В какой-то

момент я увидел, как Джефи, ненормальный, забрался просто так ярдов на сто

вверх по снежному склону и съехал оттуда в бутсах, как на лыжах, последние

несколько ярдов на спине, хохоча. Да еще и штаны опять снял и обернул вокруг

шеи. Он говорил, что делает это просто для удобства, и это правда, кроме

того, вокруг не было никого, кто мог бы его увидеть, однако я думаю, в

походах с участием девиц он преспокойно проделывал то же самое. Я слышал,

как Морли разговаривает с ним в огромной пустынной долине: за многие футы

каменистого пространства его голос узнавался безошибочно. Я столь прилежно

следовал оленьей тропе, что вскоре потерял друзей из виду, только слышал их

голоса, и шел в полном одиночестве вдоль отрогов, по руслам ручьев, доверяя

инстинкту моих милых олешков, - и не напрасно: к наступлению темноты древняя

оленья тропа вывела меня прямо к знакомому мелкому роднику (где животные

останавливались на водопой последние пять тысяч лет), а Джефи уже развел

костер, и пламя бросало оранжевый отблеск на нашу скалу. Луна поднялась

высоко и светила ярко. 'Повезло нам с луной, братцы, еще восемь миль

пилить'.

Мы перекусили, напились чаю, собрали рюкзаки. Одинокий спуск по оленьей

тропе был, пожалуй, самым счастливым моментом всей моей жизни, и, покидая

стоянку, я оглянулся, надеясь увидеть в темноте кого-нибудь из оленей,

олешков моих, но нет, ничего не видать, и я просто сказал спасибо всему, что

осталось наверху. Так мальчишкой бродишь один целый день по лесам и полям, а

вечером, по дороге домой, идешь, не сводя глаз с тропы, шаркаешь ногами,

размышляешь, насвистываешь; так, наверно, двести лет назад шли индейские

мальчишки за широко шагающими отцами с Русской реки на Шасту, так арабские

дети следуют за отцами, отцовской тропой; эта песенка веселого детского

одиночества, шмыганье носом, так девочка везет домой на санках младшего

братца, и оба напевают, бормочут что-то свое, строят рожицы снегу, санному

следу, еще немножко побыть самими собой, прежде чем усесться на кухне и

сделать лицо, приличествующее этому миру серьезности. 'Но что в мире может

быть серьезнее, чем идти по оленьей тропе к водопою?' - думал я. Мы

приступили к долине камней, пять миль в ясном лунном свете, было несложно