ради права потреблять, на хрена им все это
говно, холодильники, телевизоры, машины, по крайней мере новые шикарные
машины, все эти шампуни, дезодоранты, дрянь вся эта, которая все равно через
неделю окажется на помойке, на хрена вся эта система порабощения: трудись,
производи, потребляй, трудись, производи, потребляй - великую рюкзачную
революцию провижу я, тысячи, миллионы молодых американцев берут рюкзаки и
уходят в горы молиться, забавляют детей, веселят стариков, радуют юных
подруг, а старых подруг тем более, все они - дзенские безумцы, бродят себе,
сочиняют стихи просто так, из головы, они добры, они совершают странные
непредсказуемые поступки, поддерживая в людях и во всех живых существах
ощущение вечной свободы, вот что мне нравится в вас, Смит и Голдбук, люди с
восточного побережья, а мы-то думали, что там все давно сдохло.
- А мы думали, у вас тут все сдохло!
- Вы внесли какой-то свежий ветер. Да понимаете ли вы, что чистый
юрский гранит Сьерра-Невады, гигантские хвойные деревья последнего
ледникового периода, эти озера, которые мы только что видели, - одно из
величайших проявлений этой земли, вы только подумайте, какой великой и
истинно мудрой станет Америка, если всю эту энергию, изобилие, пространство
сконцентрировать на Дхарме.
- О-о, - это Альва, - вот затрахал своей Дхармой.
- Эх! Все, что нам нужно - кочующее дзен-до, в котором бы старый
бодхисаттва мог путешествовать, не сомневаясь, что всегда найдет ночлег у
друзей и место, где сварить кашку.
- 'Сидели ребята, раз-два-три, и Джек сварил кашку во славу двери,' -
прочел я.
- Чего-чего?
- Это я стишок сочинил. 'Сидели ребята у костра в ночи, а кто-то им
Будто объяснял ключи. Сказал он: братцы, Дхарма - дверь...' Нет, постой...
'Ключей немало, я все перечел, но дверь лишь одна, леток для пчел. Внемлите
же, братцы, внемлите мне, я мудрости набрался в Чистой Стране. У вас,
ребята, вино в головах, для вас сложноваты мои слова. Скажу попроще, как
бутылка вина, как ночная роща, как речная волна. Когда же постигнете Дхарму
Будд, старых, усталых, вершить сей труд, сидеть себе с истиной, приняв на
грудь, в Юме, Аризона, или еще где-нибудь, прочь благодарности, стану
вещать, я здесь для того, чтоб колесо вращать, все создано Духом, на всем
его власть, и создано лишь для того, чтоб пасть'.
- Мрачновато и вообще какой-то сонный бред, - говорит Альва, - рифма,
однако, чистая, как у Мелвилла.
- У нас будет плавучее зендо, чтоб братцы с вином в голове приходили и
учились пить чай, как Рэй, учились медитировать, как надо бы тебе, Альва, а
я буду отцом-настоятелем с большим кувшином, полным сверчков.
- Сверчков?
- Да-с, сэр, вот что нам нужно, много монастырей, чтобы ребята
приходили, учились, медитировали, можно понастроить хижин в Сьеррах, на
Каскадах, даже вон, Рэй говорит, в Мексике, и целые компании чистых людей
собирались бы там, вместе пили, беседовали, молились, только подумайте, ведь
волны спасения поднимутся из таких ночей, наконец, там будут женщины, жены,
представляете себе, религиозные семьи в хижинах, как во времена пуритан.
Кто сказал, что какая-то полиция, какие-то республиканцы или демократы
должны всей Америке диктовать, как надо жить?
- А сверчки зачем?
- Большой кувшин, полный сверчков, налей-ка мне, Кофлин, длиной в одну
десятую дюйма каждый, усики длинные, белые, я их сам буду разводить,
маленькие живые зверюшки в бутылке, они так хорошо поют, когда вырастут.
Хочу плавать в реках, пить козье молоко, беседовать со священниками, книжки
китайские читать, шляться по долинам, говорить с фермерами, с детишками
ихними. У нас в зендах будут проходить недели собирания с мозгами, то бишь
сосредоточения, когда мозги распадаются, как детский конструктор, а ты, как
солдат, зажмуриваешься и собираешь их в кучку, если, конечно, все остальное
правильно. Слышал ли ты, Голдбук, мои последние стихи?
- Ну-ка?
- 'Матерь детей своих, сестра, дочь старика больного, девственница,
порвана блузка твоя, ты голодна и боса, и я голоден тоже, возьми эти
строки'.
- Недурно, недурно.
- Хочу кататься на велосипеде в послеполуденную жару, хочу пакистанские
кожаные сандалии, хочу кричать высоким голосом на дзенских монашков,
стриженых, в легких летних пеньковых рубахах, хочу жить