Джек Керуак

Бродяги Драхмы

сходил за вином, встретил Ковбоя и еще кой-кого из музыкантов, и

вернулся с компанией - следить за Рози. - Выпей вина, может, ума наберешься.

- Нет уж, с бухлом покончено, винище ваше, которое вы жрете, выжигает

желудок и сушит мозги. С тобой вообще плохо дело, ты ничего не чувствуешь,

не понимаешь, что происходит!

- Ну все, хватит.

- Это моя последняя ночь на земле, - добавила она.

Мы с музыкантами выпили все вино, трепались до полуночи, и Рози,

казалось, стало получше, она лежала на кушетке, болтала с нами, даже

посмеялась немножко, ела бутерброды и пила чай, который я заварил для нее.

Музыканты ушли, я лег спать на кухне в новом спальном мешке. Но когда ночью

вернулся Коди, а я ушел, она выбралась, пока он спал, на крышу, разбила

слуховое окошко, чтобы осколками перерезать вены, и сидела там на рассвете,

истекая кровью; сосед заметил ее, вызвал полицию, полицейские полезли на

крышу помочь ей, тут-то все и случилось: она увидела, что пришла страшная

полиция всех нас арестовать, и побежала к краю крыши. Молодой полицейский,

ирландец, в невероятном прыжке успел схватить ее за халат, но она вырвалась

и, голая, упала на тротуар с шестого этажа. На первом этаже музыканты,

которые всю ночь крутили пластинки и разговаривали, услышали глухой стук.

Выглянув из окна, они увидели ужасную картину. 'Так обломались, какое уж там

веселье'. Задернули занавески и тряслись. Коди спал... На следующий день,

когда я узнал обо всем, увидел в газете фото с распластанным крестом на том

месте, где она приземлилась, - одна из мыслей была: 'Если бы она послушала

меня... Неужели я говорил так глупо? Неужели мои идеи такие дурацкие,

идиотские, детские? Не пора ли воплотить в жизнь то, в чем я уверен?'

Так я и сделал. На следующей же неделе собрался в дорогу, чтобы

покинуть этот город невежества и неведения, каким является любой современный

город. Распрощавшись с Джефи и другими, я вскочил в товарняк и поехал вниз

по побережью, в Лос-Анджелес. Бедная Рози - она была абсолютно уверена в

реальности мира, в реальности страха, - что же реально теперь? 'По крайней

мере, - думал я, - теперь, на небесах, теперь она знает'.

А себе я сказал: 'Я в дороге на небеса'. Мне внезапно стало ясно, что я

никого не должен учить тому, что понял сам. Как я уже говорил, перед

отъездом я встречался с Джефи, мы грустно побродили по парку Чайнатауна,

перекусили в 'Нам Юен', вышли, уселись на травку, воскресное утро, тут

заметили группу негров-проповедников, проповедующих перед несколькими

скучающими китайскими семействами, чьи детишки резвились рядом в траве, и

кучкой бродяг, которым было ненамного интереснее. Толстая тетка, типа Ма

Рэйни, расставив ноги, гулко завывала, то и дело переходя с речи на блюз,

причем пела замечательно; почему же такая одаренная проповедница не пела в

церкви? А дело в том, что время от времени она вдруг страшно отхаркивалась и

со всей силы сплевывала на траву. 'И я говорю вам, что Господь позаботится о

вас, если вы осознаете, что для вас открыто новое поле... Да! - хрр! -

тьфу!' - футов на десять вбок. 'Видишь, - сказал я Джефи, - в церкви она не

смогла бы этого сделать, и в этом ее изъян, что касается церкви, но скажи

мне, слышал ли ты когда-нибудь такого крутого проповедника?'

- Да, хороша, - ответил он, - только не люблю я все эти штуки насчет

Иисуса.

- Чем же тебе Иисус не нравится? Разве он не говорил о Небесах? Разве

Небеса - не то же самое, что Нирвана Будды?

- В твоей интерпретации, Смит.

- Джефи, я вот хотел объяснить Рози разные вещи, и мне все время мешала

эта ересь, отделяющая буддизм от христианства, восток от запада, какая, черт

подери, разница? Мы же ведь все на небесах, разве нет?

- Кто тебе сказал?

- Мы же в нирване, или нет?

- В нирване и в самсаре одновременно.

- Слова, слова, что значит слово? Не все ли равно, как назвать нирвану?

Ты послушай, как эта тетка взывает к тебе, твердит тебе о новом поле, о

новом буддистском поле, братишка! - Джефи разулыбался, чрезвычайно

довольный. - Для всех нас, во все стороны распростерлись буддистские поля, а

Рози - цветок, которому мы позволили увянуть.

- Никогда еще ты не говорил так верно, Рэй.

Толстая тетка подошла к нам, она тоже заметила нас, особенно меня. Она

даже назвала меня