деланию, бесконечно совершенному внутри себя, к
чему слезы, к чему волнения, все совершенно, как суть духа, как дух
банановой кожуры,' - прибавил я и рассмеялся, вспомнив моих друзей-поэтов,
дзенских безумцев, бродяг Дхармы из Сан-Франциско, я уже начинал скучать по
ним. В заключение я помолился за Рози.
'Если бы она была жива и могла бы поехать со мной, я, может быть, смог
бы что-то ей объяснить, что-то изменить. А может, не стал бы ничего
объяснять, а просто занялся бы с ней любовью'.
Я долго медитировал, скрестив ноги, правда, мешал шум грузовиков.
Вскоре высыпали звезды, и мой индейский костерок послал им немножко дыма. В
одиннадцать я забрался в спальный мешок и спал неплохо, хотя всю ночь
ворочался из-за веток и щепок под листьями. 'Лучше спать в неудобной постели
свободным, чем в удобной постели несвободным'. Еще одна новая пословица. С
новым снаряжением я начал новую жизнь как истинный Дон-Кихот доброты и
мягкости. Проснулся я с чувством бодрости, первым делом помедитировал и
прочел маленькую молитву: 'Благословляю тебя, все живущее, благословляю тебя
в бесконечном прошлом, благословляю тебя в бесконечном настоящем,
благословляю тебя в бесконечном будущем, аминь'.
С этой молитвой, взбодрившей и вздобрившей меня, я собрал вещи, перешел
через дорогу, где из скалы выбивался источник, умылся, прополоскал рот и
напился вкусной родниковой воды. Теперь я был готов к трехтысячемильному
автостопу до Рокки Маунта в Северной Каролине, где на милой, жалкой кухоньке
мыла, должно быть, сейчас посуду и ждала меня моя мать.
В то время в моде была песенка Роя Гамильтона: 'У всех есть дом, кроме
меня'. Я напевал ее на ходу, когда с другой стороны Риверсайда вышел на
трассу, и молодая пара сразу же подвезла меня до аэропорта в пяти милях от
города, а оттуда подобрал спокойный дядька - почти до самого Бьюмонта,
Калифорния, но не довез пяти миль, а на двухполосной скоростной автостраде
никто не хотел останавливаться, и я прогулялся по прекрасной сияющей погоде.
В Бьюмонте я перекусил сосисками, гамбургерами и пакетиком жареной картошки
и завершил трапезу большим клубничным коктейлем, все это в окружении
галдящих школьников. На другом конце городка меня взял мексиканец по имени
Джейми, который говорил, что он сын губернатора мексиканского штата Баха
Калифорния (я не поверил), и оказался пьяницей, пришлось купить ему вина, но
он только блеванул этим вином из окна, прямо за рулем. Поникший, печальный,
беспомощный парень, очень грустные глаза, очень славный, слегка со сдвигом.
Он направлялся в Мехикали, не совсем по пути, но достаточно далеко в сторону
Аризоны, так что мне это подходило.
По дороге, в Калехико, на Главной улице происходила рождественская
распродажа, и расхаживали невероятно великолепные изумленные мексиканские
красавицы, одна другой краше; только на одну засмотришься, как ее уже
затмевают другие, я стоял, ел мороженое и глазел по сторонам, ожидая Джейми;
он сказал, что у него тут кой-какие дела, а потом он меня подберет опять и
отвезет в Мехикали к своим друзьям. Я намеревался плотно и дешево поужинать
в Мексике и снова выйти на трассу. Джейми, конечно же, так и не появился. Я
самостоятельно пересек границу, от ворот резко взял вправо, чтоб не выходить
на людную торговую улицу, и хотел было отлить лишнюю воду на какой-то
грязной стройке, но сумасшедший мексиканский сторож в форме счел это
страшным преступлением, наскочил на меня, залопотал, я ответил, мол, не знаю
(No se), а он: 'No sabes рolice?' - то есть он собрался сдать меня в полицию
за то, что я решил пописать на его грязь. Но потом я заметил там угли и
расстроился, дело в том, что я оросил как раз тот пятачок, на котором он жег
по ночам костер, и я побрел оттуда по грязной улице, действительно чувствуя
себя виноватым, с тяжелым рюкзаком за спиной, а он стоял и скорбно смотрел
мне вслед.
Я подошел к холму и увидел заболоченные речные низины, где по тропинкам
брели женщины и буйволы; старый мексиканский китаец поймал мой взгляд, и мы
остановились пообщаться; когда он понял, что я собираюсь 'dormiendo', спать,
в этих низинах (на самом деле я хотел пройти подальше, к подножиям гор), то
ужаснулся и, будучи глухонемым, знаками стал отчаянно показывать, как меня
там ограбят и убьют, причем внезапно я сообразил,