Джек Керуак

Бродяги Драхмы

Лунные

заморозки сковали землю. Блестело от изморози старое кладбище у дороги.

Крыши соседних ферм были словно из снега. По грядкам хлопкового поля, в

компании большого Боба, маленького Сэнди - собаки Джойнеров, живших дальше

по шоссе, и нескольких бродячих псов (меня все собаки любят) дошел я до

опушки. Прошлой весной я протоптал там тропинку, по которой ходил

медитировать под своей любимой сосенкой. Тропинка осталась. Остался и мой

парадный вход в лес, две молодых сосны одного роста, образующих как бы

столбы ворот. Здесь я всегда кланялся, складывал руки и благодарил

Авалокитешвару за то, что он даровал мне лес. Сопровождаемый лунно-белым

Бобом, я быстро нашел свою сосенку, где оставалась еще моя старая соломенная

подстилка. Я сел по-турецки, расправил накидку и стал медитировать.

Медитировали, сложив лапы, и собаки. Мы сидели в полном покое. В

морозном молчании пребывала лунная окрестность, ни звука, ни хруста веточки

под лапкой кролика или енота. Абсолютное, холодное, благословенное

безмолвие.

Лишь слабо-слабо доносится с шоссе 301 звук катящихся в ночи огромных

грузовиков, милях в двенадцати отсюда, да порой дальний грохот поездов

Атлантической Прибрежной дороги, пассажирских и товарных, спешащих на север

и юг, в Нью-Йорк и Флориду. Благословенная ночь. Тут же впал я в полнейший

безмысленный транс, где вновь открылось мне: 'Это мышление остановилось', и

я вздохнул, ибо не надо было больше думать, все тело мое осенило

благословение, полное расслабление, покой и согласие с эфемерным миром грезы

и грезящего. Но приходили разные мысли, например: 'Один человек,

практикующий доброту в пустыне, стоит всех храмов этого мира,' - и я

протянул руку и погладил старину Боба, который довольно покосился на меня.

'Все живущее и умирающее, как эти собаки и я, приходит и уходит, не имея ни

длительности, ни самостоятельного значения, о Господи, и, таким образом, мы

никак не можем существовать. Как странно, как достойно, как хорошо! Что за

ужас был бы, если бы мир был реален, ведь, будь мир реален, он был бы

бессмертен'. Нейлоновое пончо защищало меня от холода, как маленькая

палатка, и я долго сидел так, скрестив ноги, в ночном зимнем лесу, наверное,

около часа. Вернувшись в дом, я согрелся в гостиной у огня, пока все спали,

потом забрался в свой мешок на веранде и заснул.

Следующий вечер был кануном Рождества. Я сидел перед телевизором с

бутылкой вина и смотрел развлекательные программы, а потом полночную мессу

из собора Св.Патрика в Нью-Йорке: епископы служили, доктрины сияли,

прихожане крестились, священники в белоснежных кружевных одеяниях воздевали

руки перед величественными парадными алтарями, но сравнится ли это с моей

соломенной подстилкой под лесной сосенкой? А в полночь, затаив дыхание,

маленькие мама с папой - моя сестренка с мужем - положили под елку подарки,

и это было прекраснее, чем все 'Gloria in Excelsis Deos' Римско-католической

Церкви со всеми ее епископами. Кот Дэви, милый мой, внезапно благословил

меня своим прибытием ко мне на колени. Я взял Библию, прочел немного из

апостола Павла, у теплой печки, при свете елочных огней: 'Если кто из вас

думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтоб быть мудрым', - и

вспомнил славного Джефи, мне захотелось, чтобы он встречал со мной это

Рождество. 'Вы уже пресытились, - говорит апостол Павел, - вы уже

обогатились... Святые будут судить мир'. И всплеск великолепной поэзии,

прекраснее, чем все сан-францисские ренессансы всех времен: 'Пища для чрева,

и чрево для пищи; но Бог уничтожит и то и другое'.

Неделю я провел дома один, маме пришлось уехать в Нью-Йорк на похороны,

а прочие были на работе. Каждый вечер ходил я с моими собаками в лес, читал,

размышлял, медитировал на теплом зимнем южном солнце, а вернувшись на

закате, готовил для всех ужин. Еще я повесил корзину и по вечерам упражнялся

в баскетболе. По ночам, когда все ложились, возвращался я в лес под светом

звезд, а иногда даже под дождем, защищенный пончо. Лес принимал меня хорошо.

Я развлекался, сочиняя маленькие стишки в духе Эмили Дикинсон, типа: 'Пить

из лужи, лезть из кожи, лучше, хуже - все похоже', или: 'Арбузное семя

впитывает время, набухает сластью, пространством и властью'.