молился я по ночам в
лесу. Я все время сочинял новые молитвы. И стишки тоже. Изредка выпадал
снег, и я записывал: 'Заснежен и соснов, лес нежен, полон снов'. Однажды
сформулировал 'Четыре Неизбежности: 1. Затхлые книги; 2. Неинтересная
природа; 3. Скучное существование; 4. Пустая нирвана, - никуда не денешься'.
Или, скучными вечерами, когда ни буддизм, ни поэзия, ни вино, ни
одиночество, ни баскетбол не могли утешить мою ленивую, но искреннюю плоть:
'Что за суки муки скуки'. Как-то вечером на свином выгоне через дорогу
паслись утки, было воскресенье, по каролинскому радио завывали проповедники,
и я записал: 'Представьте себе: благословлять всех живущих и умирающих
червей в вечности и уток, которые клюют их... это и есть служба в воскресной
школе'. Во сне я услышал слова: 'Боль - всего лишь вздох наложницы'.
По-шекспировски это было бы: 'Ах, Боже мой, какой морозный звук'. Вдруг
однажды вечером после ужина, во дворе, постигло меня страшное отчаяние, и в
холодной ветреной тьме я бросился на землю и плакал: 'Я умру!' - ибо что еще
делать в холодном одиночестве на этой жестокой негостеприимной земле, и тут
же ласковым молоком снизошло на мои веки просветление, и стало тепло. И я
понял, что Рози теперь знает истину, так же, как и мой умерший отец, умерший
брат, умершие дядья, тетки и двоюродные братья, эта истина постижима в
костях умершего и не имеет отношения к Древу Будды или Кресту Христову. В е
р ь, что мир есть эфирный цветок, и жив пребудешь. Я знал это! И еще я знал,
что я - самый распоследний бродяга. Алмазный свет был в глазах моих.
На холодильнике замяукал кот, желая узнать причину столь внезапного
восторга. Я покормил его.
Вскоре мои медитации и размышления стали приносить плоды. Началось это
в конце января, когда морозной ночью в мертвой тишине леса мне показалось,
что я почти слышу слова: 'Все в порядке ныне и присно и во веки веков'. Я
издал радостный возглас, в час ночи, собаки вскочили, ликуя. Мне хотелось
кричать к звездам. Сложив руки, я молился: 'О дух Бодрствования, дух
мудрости и покоя, все в порядке ныне и присно и во веки веков, благодарю,
благодарю, благодарю тебя, аминь'. Что мне башня вампиров, что мне сперма,
кости и прах, когда я чувствовал, что свободен, а значит, и был свободен.
Мне вдруг захотелось написать Уоррену Кофлину, теперь я часто вспоминал
его скромность и молчаливое достоинство среди наших с Альвой и Джефи тщетных
воплей, - написать: 'Да, Кофлин, есть сияющее сейчас, мы сделали это, мы
перенесли Америку, как сияющее покрывало, в яркое нигде, Свершилось'.
В феврале потеплело; земля начала оттаивать, ночи в лесу стали мягче,
спать на веранде стало приятнее. Звезды казались влажнее и крупнее. Скрестив
ноги, дремал я под звездами в лесу, вдруг в полусонном мозгу возникали
слова: 'Моаб? Кто такой Моаб?' - и я просыпался с хлопковой коробочкой в
руке, принесенной на шерсти кем-то из собак. Проснувшись, я думал: 'Все -
одно и то же в разных обличьях, моя дремота, хлопковая коробочка, Моаб, все
одна эфемерная греза. Все принадлежит единой пустоте, слава!' Я упражнялся,
повторяя в уме слова: 'Я пустота, я неотличим от пустоты, и пустота
неотличима от меня; воистину, пустота - это я'. Я видел звезду в лужице
воды, плевал в лужицу, звезда пропадала, я спрашивал: 'Реальна ли эта
звезда?'
Нельзя сказать, что меня совсем не задевал тот факт, что теплом очага
после ночных медитаций я обязан доброте моего зятя, которому вообще-то
начинало надоедать мое бездельное шатание. Раз я процитировал ему строчку
откуда-то, насчет того, что человек растет благодаря страданию, а он сказал:
'Если б я рос благодаря страданию, я уже был бы ростом с этот дом'.
В деревенском магазинчике, куда я ходил за хлебом и молоком, меня
встречали заседающие среди бамбуковых шестов и бочек с патокой местные
дядьки и интересовались: 'Чего это ты в лес повадился?'
- Да так, изучаю кое-что.
- Для студента вроде староват.
- Да нет, на самом деле просто спать туда хожу.
Но я-то видел, как они целыми днями слоняются по полям, ищут, чем бы
заняться, чтобы жены не считали их бездельниками, и меня им было не
провести. Я-то знал, что втайне им хочется ходить в лес спать, или просто
сидеть и ничего не делать, как поступал я, ничуть