делать стану делать что захочу, и буду добрым, и не поддамся влиянию
воображаемых суждений, и буду молиться о свете'. Сидя в беседке Будды, в
'колиалколоре' розовых, алых, белых цветочных стен, в волшебном птичнике,
где птицы признали мой бодрствующий дух странными сладкими криками
(неведомый жаворонок), в эфирном благовонии, таинственно древнем, в
благословенном безмолвии буддийских полей, я увидел свою жизнь как огромный
светящийся чистый лист, и я мог делать все, что захочу.
На следующий день произошел странный случай, подтверждающий, что
чудесные видения сообщили мне истинную силу. Пять дней мучили мою матушку
кашель и насморк, наконец разболелось горло, да так, что кашлять стало
больно, и я начал бояться за нее. Я решил впасть в глубокий транс и
загипнотизировать самого себя, постоянно повторяя: 'Все пусто и бодрствует',
дабы найти причину маминой болезни и способ излечения. Тут же перед
закрытыми глазами моими явилось видение: бутылка из-под бренди, которая
оказалась лекарством - согревающим растиранием, а сверху, точно в кино,
постепенно замаячила четкая картинка: белые цветочки, круглые, с маленькими
лепестками. Я немедленно поднялся, дело было в полночь, мама кашляла в
постели, взял несколько ваз с цветами, собранными сестрой неделю назад, и
вынес на улицу. Потом нашел в аптечке согревающее растирание и велел матери
натереть им шею. На другой же день кашля как не бывало. Позже, когда я уже
отбыл автостопом на запад, знакомая медсестра, услышав эту историю, сказала:
'Да, похоже, что это аллергия на цветы'. Во время этого видения и
последующих действий я четко осознавал, что люди заболевают, используя
физические возможности наказать самих себя, благодаря саморегулирующейся
природе - от Бога, или от Будды, или от Аллаха, называй Бога как угодно, так
что все получается автоматически. Это было первое и последнее сотворенное
мною 'чудо', так как я боялся развить в себе чрезмерный суетный интерес к
подобным вещам и, кроме того, несколько опасался ответственности.
Все домашние узнали о моем видении и о том, что я сделал, но как-то не
обратили на это особого внимания, да и сам я, впрочем, тоже. И правильно. Я
был теперь невероятно богат, супер-мириад-триллионер трансцендентальною
милостью Самапатти, благодаря хорошей скромной карме, а может быть, за то,
что сжалился над собакой и простил людей. Но я знал, что теперь я наследую
блаженство, и что последний страшный грех - это добродетельность.
А посему пора заткнуться, выйти на трассу и ехать к Джефи. 'Don't let
the blues make you bad', как поет Фрэнк Синатра. В последнюю лесную ночь,
накануне выхода на трассу, я услышал слово 'звездность', как-то соотносимое
с тем, что вещи созданы не чтобы исчезнуть, а чтобы бодрствовать в
величайшей чистоте своей истинности и звездности. Я понял, что делать
нечего, ибо ничто никогда не происходило и не произойдет, все вещи - пустой
свет. Итак, в полном вооружении, с рюкзаком, я отправился в путь, поцеловав
на прощанье матушку. Пять долларов отдала она за починку моих старых ботинок
- к ним приделали новые резиновые подошвы, толстые, рифленые, так что я был
готов к летней работе в горах. Наш старый знакомый из деревенского
магазинчика, Бадди Том, сам по по себе замечательный тип, отвез меня на
шоссе 64, мы помахали друг другу, и начался мой трехтысячемильный стоп
обратно в Калифорнию. На следующее Рождество приеду опять.
А в это время Джефи ждал меня в своей хижинке в Корте-Мадера, штат
Калифорния. Шон Монахан дал ему приют в этом деревянном домике за рядом
кипарисов, на крутом травянистом холме, поросшем сосной и эвкалиптом, позади
главного дома, в котором жил сам Шон. Много лет назад старик построил
хижину, чтобы умереть в ней. Она была сработана на совесть. Меня пригласили
туда жить - сколько захочу, бесплатно. Сколько-то лет хижина простояла в
запустении, пока зять Шона, славный молодой плотник Уайти Джонс, не привел
ее в жилой вид: обшил холстом деревянные стены, сложил крепкую печку,
поставил керосиновую лампу - но никогда не жил там, так как работал за
городом. Так что въехал туда Джефи, чтобы завершить учение в добром
одиночестве. Каждому, кто хотел зайти к нему в гости, приходилось
преодолевать крутой подъем.