Джек Керуак

Бродяги Драхмы

компанию каких-то местных апачей,

они потащили меня на хату, там укурили, пришла еще куча народу, свечи, тени

чьих-то голов, дым коромыслом. Все это меня утомило, я вспомнил совершенство

белого песка в ущелье и стал прощаться. Но отпускать меня не хотели. Один из

них спер кое-что из моих покупок, ну и ладно, наплевать. Другой

парнишка-мексиканец оказался голубым, он влюбился в меня и хотел ехать со

мной в Калифорнию. Ночь была в Хуаресе, в ночных клубах клубилось веселье. В

одном из них, куда мы заскочили выпить пива, заседали исключительно

негры-солдаты с сеньоритами на коленях, безумное местечко, из музыкального

автомата грохотал рок-н-ролл, рай да и только. Мой голубой дружок все

отзывал меня в аллеи, 'тсс', чтоб я сказал этим американцам, будто знаю, где

есть хорошие девчонки. 'А придем ко мне, только тсс, и вовсе не девчонки!' -

шептал он. Только на границе смог я наконец от него отделаться. Прощай,

город порока и разврата; целомудренная пустыня ждала меня.

В нетерпении пересек я границу, дошел через Эль Пасо до вокзала, взял

рюкзак, глубоко вздохнул и пошагал к своей горе, три мили вдоль путей; я

легко узнал вчерашнее место, вверх, вверх, с одиноким звуком - топ-топ,

совсем как Джефи, и я понял, что Джефи действительно научил меня, как

избавиться от зла и пороков мира и города и найти свою истинную чистую душу,

только нужен как следует собранный рюкзак. Я поднялся к своей стоянке,

расстелил спальник и благодарил Бога за все милости Его. Весь этот долгий

кошмарный вечер, с мексиканцами в косо надвинутых шляпах, с марихуаной при

свечах, казался сном, дурным сном, одним из тех, что мелькали передо мной у

Источника Будды на соломенной подстилке в Северной Каролине. Некоторое время

я медитировал и молился. Никакой сон не сравнится со сном на природе, зимой,

в уютном и теплом спальном мешке на утином пуху. Тишина столь полна, столь

совершенна, что слышишь биение собственной крови в ушах, но громче него тот

таинственный звон - алмазным звоном мудрости назвал бы я его, загадочный шум

самой тишины, огромное 'Ш-ш-ш', напоминающее о чем-то родном, но забытом в

суете будней. Как хотел бы я объяснить это тем, кого люблю - матери, Джефи,

но слов нет, чтобы описать чистоту Ничто, его совершенство. 'Есть ли учение,

годное для всех живых существ?' - спрашивали, должно быть, нахмуренного

снежного Дипанкару, и ответом его был алмазный звон тишины.

23