я прекрасно себя чувствую. Могу сейчас
запросто взлететь в этот серый туман и летать над Сан-Франциско, как чайка.
Слушай, я тебе не рассказывал про здешний скид-роу? - я ведь жил тут...
- Я сам жил в таких местах в Сиэтле и все это знаю.
Неоновые огни магазинов и баров сияли в сером сумраке дождливого
вечера. Я чувствовал себя великолепно. Постригшись, мы зашли в магазин
'Доброй воли' и стали рыться в контейнерах, выуживая то носки, то фуфайку,
то ремень, понабрали кучу шмотья за какие-то пенни. Бутылку я заткнул за
пояс и то и дело к ней прикладывался, к вящему отвращению Джефи. Потом мы
залезли в нашу колымагу и покатили в Беркли, через дождь, через мост, к
коттеджам Окленда и затем в его центр, где Джефи хотел найти мне подходящие
джинсы. Целый день искали мы поношенные джинсы на меня. Я постоянно
предлагал ему вина, наконец он чуть-чуть поддался, отхлебнул глоточек и
показал мне стихи, написанные, пока я стригся: 'Современный парикмахерский
колледж, Смит закрывши глаза подвергается стрижке, боится, что будет ужасно
за 50 центов, студент-парикмахер оливковокож, надпись на куртке - 'Гарсиа',
два беленьких мальчика в креслах, один - перепуганный, лопоухий, скажи ему:
'ты уродливый маленький мальчик с большими ушами', - он расплачется, бедный,
и это даже неправда; другой тонколицый сознательный сосредоточенный джинсы в
заплатках стоптанные ботинки смотрит - нежный, страдающий мальчик, а в
зрелости станет жестким и жадным, мы с Рэем с бутылкой портвейна внутри во
всем городе нет подходящих ношеных 'левисов' стрижка в скид-роу карьеры
пожилых парикмахеров здесь начинаются ныне в цвету'.
- Вот видишь, - сказал я, - если б не вино, ты не написал бы стишок.
- Да ну, написал бы все равно. Нет, ты все время пьешь, не знаю, как ты
собираешься достичь просветления, удалиться в горы - ты постоянно будешь
спускаться в город и пропивать все деньги, а под конец будешь валяться
где-нибудь в луже, смертельно пьяный, тут-то тебя отсюда и заберут, а в
следующей жизни сделают непьющим барменом, чтоб карму уравновесить. - Он
действительно волновался и переживал за меня, но я пил дальше.
Когда мы добрались до альвиного коттеджа и пора было идти на лекцию в
Буддистский центр, я сказал:
- Давай я лучше тут посижу, подожду и попью себе спокойно.
- Ну-ну, - сказал Джефи, мрачный как туча. - Как знаешь.
Он отсутствовал два часа. С горя я, пожалуй, хватил лишку, но твердо
решил держаться, не отключаться и что-то этим доказать Джефи. Уже стемнело,
когда он внезапно прискакал, пьяный в стельку, с криком: 'Представляешь,
Смит! Прихожу я на буддистскую лекцию, а там все пьют сакэ из чайных чашек!
Все эти сумасшедшие японские святые! Ты был прав! Это не имеет значения! Мы
все напились и беседовали о праджне! Так здорово было!' И больше он со мной
никогда не спорил.
Настала ночь проводов. Я без особой радости улавливал долетающие снизу
звуки подготовки к большому приему. 'О Господи, общительность - просто
широкая улыбка, а широкая улыбка - всего лишь зубы; хотел бы я остаться
здесь, наверху, в добре и покое'. Но кто-то принес вина, и это меня
расшевелило.
Той ночью вино текло с холма рекой. Во дворе Шон сложил из бревен
гигантский костер. Майская ночь выдалась ясной, звездной, теплой. Пришли
все. Вскоре, как обычно, вечеринка явно разделилась на три части. Я в
основном сидел в гостиной, где крутили пластинки Кэла Чайдера и танцевало
много девиц, а мы с Бадом и Шоном барабанили по перевернутым кастрюлям и
жестянкам; иногда к нам присоединялся Альва со своим новым приятелем
Джорджем.
Во дворе было потише, там куча народу сидела у костра на приготовленных
Шоном длинных бревнах, а на доске было накрыто угощение, достойное короля и
его голодной свиты. Здесь, у костра, вдали от исступленных барабанов
гостиной, Какоутес вел с местными остряками беседы о поэзии, примерно в
следующих тонах:
- Маршалл Дэшилл слишком ухаживает за своей бородой и раскатывает на
'мерседес-бенце' по всяким коктейль-парти в Чеви Чейз и у Иглы Клеопатры,
О.О.Даулера возят по Лонг-Айленду в лимузинах, а летом он разоряется на
Сент-Марк-Плейс, Таф Шит Шорт, увы, наконец-то стал щеголем Сэвайл-Роу, в
котелке и жилетке, а про Омара Тотта и говорить нечего. Альберт