Джек Керуак

Бродяги Драхмы

значит, Бог жесток.

- Погоди, ты какого Бога имеешь в виду?

- Ну, если хочешь, Татхагату.

- Как сказано в сутре, Бог, или Татхагата, не порождает мир, мир

возникает сам по себе, из-за невежества разумных существ.

- Но он же ведь порождает этих существ вместе с их невежеством. Как все

это печально. Я не успокоюсь, пока не выясню, почему, Джефи, почему.

- Ах, не смущай свое сознание. Помни, что в чистом сознании Татхагаты

нет такого вопроса - 'почему', нет даже никакого связанного с ним значения.

- В таком случае на самом деле ничего не происходит.

Он бросил в меня палкой и попал по ноге.

- Ничего не произошло, - сказал я.

- Не знаю, Рэй, но мне нравится твоя печаль о мире. Этого довольно.

Взять, например, мои проводы. Все хотели веселиться и действительно

старались, а на следующий день проснулись с чувством какой-то печали,

разобщенности. Что ты думаешь насчет смерти, Рэй?

- Я думаю, смерть - это нам награда. Умирая, мы попадаем прямо на

Небеса, в нирвану, вот, собственно, и все.

- А вдруг переродишься куда-нибудь в нижние миры, где черти будут тебе

раскаленные железные шары в глотку запихивать?

- Мне-то жизнь уже железную ступню в глотку засунула. Хотя я считаю,

что все это только сон, состряпанный какими-то истеричными монахами, не

понявшими покоя Будды под деревом Бо; коли на то пошло - покоя Христа,

глядящего сверху вниз на головы своих мучителей и прощающего им.

- А ведь Христос тебе нравится, да?

- Конечно. И вообще, многие считают его Майтрейей, Буддой, который, по

предсказанию, последует за Шакьямуни, ты же знаешь, - 'Майтрейя' на

санскрите означает 'любовь', а Христос только о любви и говорил.

- Рэй, только не надо мне христианство проповедовать, так и вижу, как

ты на смертном одре целуешь крест, как Карамазов какой-нибудь, или как наш

друг Дуайт Годдард - жил буддистом, а перед смертью вернулся в христианство.

Нет, это не для меня, я хочу каждый день часами медитировать в пустынном

храме перед запертой статуей Кваннона, которую никому не позволено видеть,

ибо она обладает чрезмерной силой. Бей сильнее, старый алмаз!

- Когда-нибудь все раскроется.

- Помнишь приятеля моего, Рола Стурласона, который уехал в Японию

изучать камни Реандзи? Он плыл на торговом судне под названием 'Морской

змей' и изобразил им на переборке в кают-компании морского змея с русалками,

к восторгу всей команды, они ужасно в него врубились и все тут же захотели

стать бродягами Дхармы. Теперь он совершает восхождение на священную гору

Хией в Киото, по снегу, наверное, прямиком вверх, туда, где нет троп,

крутизна, бамбуковые заросли и искривленные сосны, как на картинках. Ноги

промокли, обед забыт, вот так и надо лазить по горам.

- А между прочим, как ты собираешься одеваться в монастыре?

- Ну, ты что, все как положено, в стиле династии Цянь, длинные черные

одежды с широченными ниспадающими рукавами и множеством складок, чтоб

действительно почувствовать настоящий Восток.

- Альва говорит, что, пока мы тут торчим на 'настоящем Востоке' с его

одеяниями, настоящие восточные люди читают сюрреалистов и Дарвина и торчат

на западных костюмах с галстуками.

- В любом случае, Восток и Запад встретятся. Подумай только, какая

великая произойдет революция, когда Восток наконец действительно встретится

с Западом, а все начнут такие, как мы. Подумай: миллионы людей с рюкзаками

пойдут по свету, поедут стопом, понесут другим людям слово.

- Совсем как в начале Крестовых походов, когда Вальтер Бессребреник и

Питер Отшельник повели толпы верующих оборванцев в Святую землю.

- Да, но то был все-таки мрак, европейское говно, а я хочу, чтоб у моих

бродяг Дхармы в сердце была весна, когда цветушки в деву, и маленькие птички

роняют свежие какашки, к изумлению кошек, которые только что собирались этих

птичек съесть.

- О чем ты думаешь?

- Просто складываю стишки в голове, по дороге к горе Тамальпаис.

Видишь, вон там впереди, такая же красивая, как и все горы в мире, смотри,

какая совершенная форма, эх, люблю Тамальпаис. Заночуем с той стороны, за

горой. К вечеру доберемся.

Природа Марин-Каунти была намного проще и мягче, чем суровая Сьерра,

куда мы ходили прошлой осенью: сплошь цветы, деревья, кустарники, правда,