где мы останавливались
выпить кофе, ужасно серьезно играл в пинбол; кроме того, он подбирал всех
стопщиков: сначала здоровенного, растягивающего слова оки из Алабамы, потом
безумного матроса из Монтаны, развлекавшего нас мудреными беседами, и так,
на скорости восемьдесят миль в час, мы выскочили к Олимпии, штат Вашингтон,
а оттуда, по извилистым лесным дорогам - к военно-морской базе в Бремертоне,
Вашингтон, и теперь все, что отделяло меня от Сиэтла - был
пятидесятицентовым паром Мы попрощались, и вместе с бродягой-оки я взошел на
паром, причем заплатил за него, в знак благодарности за свое потрясающее
везение в дороге, и даже отсыпал ему пару горстей орехов с изюмом, которые
он жадно сгрыз, так что я поделился с ним еще салями и сыром.
Пока он сидел в главном отсеке, а паром отчаливал, я поднялся на палубу
- врубаться, наслаждаться моросящим холодным дождиком и Пьюджет-Саундом. До
Порт-Сиэтла плыть предстояло час; за поручнем я нашел заначенную кем-то и
прикрытую журналом 'Тайм' водку, полпинты, да и не заметил, как выпил ее;
достал из рюкзака теплый свитер, поддел под непромокаемую куртку и в полном
одиночестве расхаживал по умытой туманом палубе в каком-то диком лирическом
восторге. Внезапно я понял, что Северо-запад неизмеримо круче, чем я себе
представлял по рассказам Джефи. По всему горизонту на многие мили
громоздились невероятные горы, упираясь в разорванные облака, гора Олимпус,
гора Бейкер, громадная оранжевая лента во мгле под простирающимися к Тихому
океану небесами, ведущими, я знал, к Хоккайдо, к Сибири, к бескрайним
заброшенностям мира. Присев у капитанской рубки, я слушал, как внутри
по-марк-твеновски переговариваются шкипер и рулевой. Впереди в сгустившемся
сумеречном тумане светилась надпись: 'Порт Сиэтл'. И тут все, что
рассказывал мне Джефи о Сиэтле, стало просачиваться в меня, как холодный
дождь: теперь я уже не просто думал об этом, а видел это и чувствовал. Сиэтл
в точности соответствовал рассказам Джефи: сырой, громадный, лесной, горный,
холодный, бодрящий, будоражащий. Паром ткнулся в причал на Аляскан-Уэй, и я
сразу же увидел тотемные столбы в старых лавчонках и древний стрелочный
паровозик образца 1880 года с заспанными кочегарами, пыхтящий вдоль берега,
туда-сюда, словно выкатившийся из моих собственных снов, старинный
американский кизи-джонсовский локомотив, я такие только в вестернах видел,
но он пахал вовсю, таская вагончики в дымной мгле волшебного города.
Я немедленно отправился в хорошую чистую гостиницу на скид-роу, 'отель
Стивенс', снял комнату на одну ночь, принял горячую ванну и хорошенько
выспался, а наутро, побрившись, вышел прогуляться по Первой Авеню и
совершенно случайно набрел на магазины 'Доброй воли', где продавались
отличные свитера и красное теплое белье, а потом прекрасно позавтракал с
пятицентовым кофе в утренней торговой толпе, под синим небом с несущимися
облаками, под шум Пьюджет-Саунда, искрящегося, танцующего вокруг старых
причалов. Настоящий Северо-запад! В полдень, радостно упаковав в рюкзак
новые шерстяные носки, банданы и так далее, я выписался из гостиницы, прошел
несколько миль пешком до шоссе 99 и со многими короткими пересадками успешно
двинулся вперед.
Вот на северо-востоке показались Каскады - невероятные пики,
искореженный камень, заснеженные просторы, - сильное зрелище. Дорога бежала
по сонным плодородным долинам Стилаквамиша и Скэджита, богатые черноземные
долины с фермами и пасущимися коровками на могучем фоне заснеженных гор. Чем
дальше на север, тем выше горы, так что под конец я уже начал побаиваться. В
числе прочих подвез меня один парень, с виду аккуратный очкарик-адвокат на
старомодной машине, но оказалось, это знаменитый гонщик Бэт Линдстром, а в
старомодную колымагу вмонтирован новенький мотор, позволяющий выжимать сто
семьдесят миль в час. Он лишь слегка намекнул на это, проскочив на красный
свет, так что я услышал глубокий мощный рев двигателя. Потом был лесоруб,
который, как выяснилось, знаком с лесниками в тех краях, куда я направлялся:
он сказал, что долина Скэджита уступает по плодородию разве что долине Нила.
Он высадил меня на шоссе 1-Г, узкой дорожке, которая вывела на 17-А, - та
уже внедрялась в самое сердце гор и заканчивалась тупиком, уже как грунтовая
дорога, на дамбе Дьябло. Да, теперь я оказался в