Горбовский А.

Тайная власть и незримая сила

днем, и тогда он все-таки поднимает трубку и, стыдясь и пре- зирая себя, отвечает, что такого-то нет, он уехал, в коман- дировке, будет не скоро. Но телефон звонит опять и опять.

- Конечно, я все-таки отвечаю на звонки, хотя далеко не на все. Если бы я отвечал на все обращения, мне нель- зя было бы ни есть, ни спать, ни просто жить. Звонит не только телефон. Звонки раздаются и в дверь. Какое-то время я могу не подходить к двери, но потом не выдер-

живаю. А если открыл, не могу же я не впустить тех, кто стоят за порогом. И это надолго. Никто не может ни по- нять, ни поверить, как это трудно - прийти в определен- ное состояние, держаться в нем. Конечно же, я устаю, очень. Мечтаю уехать куда-то, на месяц-другой, где ни- кто бы меня не знал, где не было бы телефона... Бывают ситуации, когда для ясновидящего или целителя бегство действительно оказывается единственным выходом.

Как-то Труд опубликовал статью о целителе П. Д. Утвенко. Причем у автора и редакции хватило ума указать там полный его адрес. Что последовало за этим, можно предположить, но трудно себе представить. В не- большое украинское село хлынули сотни, тысячи со всей страны. Некоторые приехали на машинах. С немощны- ми и болящими, которых привезли с собой. С детьми, при виде которых разрывалось сердце. Не мог, физиче- ски не мог их принять Петр Дементьевич. Как не мог сказать: Вот тебя приму, а тебя нет, ты приезжай как-ни- будь потом, через полгода, год. К тому же толпа есть тол- па. Она одновременно и жаждет справедливости, но еще больше рада любому случаю, когда можно попрать ее.

Кто-то пытается устанавливать очередь, вести номера, списки. Другие не признавали этого: важно не то, кто приехал раньше, а кому хуже, J кого серьезней болезнь.

Третьи устанавливали отдельные очереди для ветеранов, для инвалидов, отдельную для детей. И все это под от- крытым небом. Дождь ли, ночь ли. Что есть, где спать, с больными, с детьми? Единственный, хоть и жестокий выход был, - отправить всех по домам: Утвенко не при- нимает. Но никто не мог принять на себя этого. И никто не уезжал: я уеду, а вдруг он начнет лечить. Только через несколько дней местной власти пришла спасительная мысль - дать людям заполнять открытки со своим адре- сом. Когда очередь подойдет, их пригласят. Под такую, пусть слабую, но надежду, заполнив открытку, несчаст- ные, замотанные и отчаявшиеся люди начали разъез- жаться. Но на место их приезжали новые - из Сибири, из Казахстана. В первые же дни было собрано около двад- цати тысяч открыток.

Сначала целитель надеялся отсидеться в осаде. Ворота и калитка были заперты, дом на замке. Но люди карабка- лись через забор, подсаживали детей. Барабанили в две- ри, облепляли окна. От этих сотен, тысяч отчаявшихся и потерявших надежду не было спасения и никуда невоз- можно было укрыться.

Целителю оставалось одно - скрыться, бежать из сво- его дома. Но где бы ни прятался он: у родных, у соседей, - через день-другой его находили. И вдруг он пропал.

Нет деда, нет целителя. К тому времени волна стала спа- дать, люди начали разъезжаться. Утвенко же, никем не узнанный, лежал в это время в больнице, причем ради еще большей конспирации не под своей фамилией. Толь- ко когда все более или менее успокоилось, он смог вер- нуться домой. Но и тогда, чтобы не дать повода нахлы- нуть новым тысячам, он вынужден был не вести прием.

Отказывать всем. Я застал его именно в эти дни. Дорога, идущая мимо его дома, перегорожена бревном. У поворо- та и на самих воротах написано, что Диду не принима- ет. На шоссе, ведущем к деревне, заметив машины с не местными номерами, ГАИ останавливает и заворачивает обратно: Утвенко болен. Уехал. Не принимает.

Каково было людям, добиравшимся сюда, за тысячи километров, порой в последней надежде и на последние деньги? Но каково было и целителю при виде этой толпы страдающих и больных, помочь которым он был бесси- лен?

Мало кто из непричастных этому дару может понять, какой это крест.