Хаксли Олдос

Двери восприятия

историю, она была лишь смутно многозначительной бессмыслицей. Теперь все стало ясно, как: божий день, очевидно, как Евклид. Конечно же, Дхармакая Будды-садовая ограда. В то же самое время, но не менее явно, это были цветы, это было что угодно, на что я-или, скорее, блаженное Не-я, на мгновение освобожденное из моих удушающих объятий,- захотел посмотреть. Например, книги, рядами стоявшие вдоль стен моего кабинета. Когда я посмотрел на них, они, как и цветы, светились яркими цветами, глубокой ^значимостью. Красные книги, словно рубины; изумрудные книги, книги с переплетами из белого нефрита, книги из агата, аквамарина, желтого топаза; книги из ляпис-лазури, цвет которых был столь насыщенным, столь наполненным внутренним смыслом, что они, казалось, вот-вот покинут полки, чтобы более настойчиво обратить на себя мое внимание.

- Как насчет пространственных соотношений? - спросил исследователь, пока я рассматривал книги.

Трудно было ответить. По правде говоря, перспектива выглядела довольно странно, и стены комнаты, видимо, больше не сходились под прямыми углами. Но эти факты, в действительности, не были важны. Действительно важные факты заключались в том, что пространственные соотношения перестали играть сколь-нибудь большую роль и что мой разум воспринимал мир с точки зрения не пространственных, а каких-то иных категорий. Обычно глаз занимается такими вопросами, как Где?, Насколько далеко?, Как расположено по отношению к чему-то? При мескалинном переживании подразумеваемые вопросы, на которые отвечает глаз, несколько иного порядка. Место и расстояние не очень сильно интересуют. Разум теперь воспринимает окружающее с точки зрения насыщенности существования, глубины значимости, соотношений внутри узора. Я видел книги, но меня вообще не волновало их положение в пространстве, Произвело же впечатление на мой разум, и заметил я тот факт, что все они светятся ярким светом и что у одних сияние более выразительное, чем у других. В таком контексте местоположение и три измерения к сути не относились. Конечно Же, это не значит, что категория пространства была упразднена. Когда я встал и прошелся по комнате, я смог сделать это совершенно нормально, Не путаясь в местонахождении предметов. Пространство по-прежнему существовало, но оно потеряло свою господствующую роль. Разум в первую очередь интересовался не масштабом и положением, но бытием и смыслом.

И наряду с безразличием к пространству наблюдалось даже еще более полное безразличие ко времени.

- Кажется, что его уйма,- вот все, что я ответил, когда исследователь попросил меня сказать, как я ощущаю время, Уйма времени, но сколько точно, к делу совершенно не относилось. Конечно, я мог посмотреть на наручные часы, но мои часы, как я знал, находились в иной вселенной. В действительности я переживал неопределенную длительность или, наоборот, непрерывное настоящее, созданное из постоянно изменяющегося апокалипсиса.

С книг исследователь перевел мое внимание на мебель, В центре комнаты стоял небольшой стол с пишущей машинкой, За ним, с моей точки зрения, находились плетеный стул и конторка. Эти три предмета образовывали сложный узор из горизонталей, вертикалей и диагоналей - узор тем более интересный, что он не истолковывался в понятиях пространственных соотношений. Стол, стул и конторка объединялись в композицию, чем-то напоминавшую работы Брака или Хуана Гриса,- натюрморт, узнаваемый в его связи с объективным миром, но выполненный без глубины, без какого-либо стремления к фотографическому реализму, Я смотрел на свою мебель не как утилитарист, который на стульях сидит, а за столами и конторками пишет, не как фотограф или ученый-регистратор, но как чистый эстет, которого интересуют только формы и их соотношения в поле зрения или в пространстве картины. Но пока я смотрел на мебель, эта чисто эстетская, кубистическая точка зрения давала место тому, что я могу описать лишь как священное видение реальности, Я вернулся туда, где находился, когда рассматривал цветы,- в мир, где все сияет Внутренним Светом и бесконечно в своей значимости. Например, ножки стула - как чудесна их цилиндричность, как сверхъестественна гладкость полировки! Я провел несколько минут,- или прошло несколько веков? - не просто созерцая эти бамбуковые ножки, но, в действительности, будучи ими, или, скорее, будучи самим собой в них, или, еще точнее (ибо я не участвовало в этом, как в некотором смысле и они), будучи своим Не-я в Не-я, являвшемся стулом.