Доннер Флоринда

Жизнь в сновидении

перекусить.

- Я умираю от голода, - сказала я наигранно бодрым тоном.

- Нет, не умираешь, - сказал он веско. - Ты просто пытаешься сменить тему.

Захваченная врасплох его тоном и самими словами, я смятенно уставилась на него. Мое изумление быстро переросло в гнев. Я была на самом деле не только голодна, но еще и устала и вся окостенела от долгого пути за рулем машины. Мне хотелось заорать на него и выплеснуть всю свою ярость и разочарование, но его глаза пригвоздили меня к месту. Было в этих немигающих горящих глазах что-то от рептилии: на секунду мне показалось, что он может проглотить меня, как змея заглатывает загипнотизированную беззащитную птичку.

Смесь страха и ярости взвилась во мне до таких высот, что я почувствовала, как вся кровь бросилась мне в лицо. И по тому, как он с удивлением чуть приподнял брови, я поняла, что лицо у меня побагровело. С самого раннего детства я страдала страшными приступами ярости. Меня пытались как-то успокаивать, но никто не мог удержать меня от этих приступов, и я предавалась им с упоением, пока наконец не довела их до уровня припадков на всю катушку. Эти припадки никогда не были вызваны желанием получить что-то и отказом в желаемом, но всегда - оскорблениями, действительными или воображаемыми, нанесенными моей особе.

Однако обстоятельства этого момента заставили меня как-то устыдиться этой моей привычки. Я сделала огромное усилие, чтобы взять себя в руки. Это отняло у меня почти все силы, но я успокоилась.

- Ты весь день провела с нами, день, который ты сейчас не можешь вспомнить, - продолжал Мариано Аурелиано, с виду нимало не встревоженный сменами моего настроения. - Все это время ты была очень общительна и чутка. Для нас это было чрезвычайно полезно. Когда ты сновидишь, ты становишься намного лучше, чем ты есть, более обаятельной, более находчивой. Ты позволила нам познать себя до самых глубин.

Его слова повергли меня в смятение. Взрослея в постоянном самоутверждении, я вполне постигла науку распознавать скрытое значение слов. Познать себя до самых глубин - эти слова вконец меня растревожили, особенно до самых глубин. Это могло означать только одно, - подумала я и тут же отбросила эту мысль как совершенно нелепую.

Я была настолько поглощена этими мыслями, что перестала прислушиваться к его словам. Он продолжал что-то объяснять о потерянном мною дне, но до меня доходили одни обрывки. Должно быть, я смотрела на него пустыми глазами, потому что внезапно он оборвал речь.

- Ты не слушаешь, - строго заметил он.

- Что вы со мной делали, пока я находилась в трансе? - выпалила я в ответ.

Это прозвучало не как вопрос, но как обвинение.

Я тут же испугалась своих слов, потому что они не были обдуманным заявлением: слова вырвались у меня просто сами по себе. Мариано Аурелиано был удивлен еще больше. Вначале широко раскрыв глаза от изумления, он затем чуть не задохнулся в приступе смеха.

- Не в наших правилах пользоваться беззащитностью маленьких девочек, - заверил он меня.

Его слова не только дышали искренностью, но, похоже, его даже оскорбило мое обвинение.

- Эсперанса рассказала тебе, кто мы такие. Мы люди очень серьезные, - подчеркнул он и тут же насмешливо добавил:

- И мы заняты делом.

- Каким таким делом? - воинственно спросила я. - Эсперанса не говорила мне, чего вы от меня хотите.

- Нет, говорила, - отрезал он с такой убежденностью, что на минуту я задумалась, не прятался ли он где-нибудь в патио, подслушивая наш разговор. С него станется.

- Эсперанса сказала, что тебе было указано на нас, - продолжал он.- И теперь нас это гонит так же, как тебя гонит страх.

- Никто и ничто меня не гонит, - выкрикнула я, совершенно забыв о том, что он так и не сказал, чего они от меня хотят.

Нимало не потревоженный вспышкой моей ярости, он сказал, что Эсперанса очень ясно дала мне понять, что с этого момента в их обязанность входит мое воспитание.

- Мое воспитание! - завопила я. - Да вы спятили! Я уже получила все воспитание, которое мне нужно!

Не обращая внимания на мою вспышку, он продолжал объяснять, что это их общая обязанность, и понимаю я это или нет, не имеет для них никакого значения.

Я уставилась на него, не в силах скрыть ужаса. Никогда прежде я не слышала, чтобы кто-нибудь высказывался с таким невозмутимым безразличием и в то же время с такой серьезностью. Стараясь не подавать виду, как я встревожена, я попыталась придать своему голосу оттенок мужества, которого у меня отнюдь не было, и спросила:

- Что вы имеете в виду, говоря, что собираетесь меня воспитывать?