Доннер Флоринда

Шабоно

виднелось несколько

волосков. Кожа на высоких скулах была туго натянута, от

раскраски оното остался едва заметный след. Словно разд-

раженный моим пристальным взглядом, он открыл глаза;

в них отражался свет костра, но взгляд не выражал ничего.

Я улеглась в гамак и провела пальцами по лбу и ще-

кам, чтобы проверить, не сошли ли и с моего лица нарисо-

ванные узоры. Завтра выкупаюсь в реке, подумала я. И все

мое беспокойство, а скорее всего, просто усталость, исчезнет,

как только я заново раскрашусь оното. Однако сколько я

ни пыталась приободриться, я не в силах была унять нара-

стающего недоверия. Мой разум и тело напряглись в каком-

то смутном предчувствии, которого не выразить словами.

Воздух стал зябким. Наклонившись, я подтолкнула полено

ближе к огню.

- В горах будет еще холоднее, - негромко вымолвил

Ирамамове. - Я приготовлю напиток из растений, кото-

рый нас согреет.

Приободрившись от его слов, я начала усиленно и глу-

боко дышать, отгоняя от себя всякие мысли, пока не пере-

стала воспринимать ничего, кроме шелеста дождя, прогре-

того дымом воздуха и запаха влажной земли. Так я и

заснула спокойным тихим сном до самого утра.

Утром мы искупались в реке и раскрасили друг другу

лица и тела пастой оното. Ирамамове дал мне четкие ука-

зания, какими узорами его раскрасить: извивающаяся

линия со лба должна была спускаться до челюстей и затем

вокруг рта; один круг между бровями, круги в уголках глаз

и по одному на щеках. На груди он захотел иметь волни-

стые линии, спускающиеся до пупка, а на спине - прямые

линии. Меня же он с чуть насмешливой улыбкой разрисо-

вал с головы до ног одинаковыми кругами.

- Что они означают? - нетерпеливо спросила я.

Ритими никогда меня так не раскрашивала.

- Ничего, - ответил он, смеясь. - Просто так ты не

выглядишь такой тощей.

Поначалу подъем по узкой тропе был довольно легким.

В подлеске не было ни острой, как пила, травы, ни ко-

лючих кустов. Теплый туман пеленой окутывал лес, творя

полупрозрачный свет, сквозь который верхушки высоких

пальм казались свисающими с небес. Шум водопадов

призрачным эхом раздавался в туманном воздухе, и всякий

раз, когда я задевала ветку или лист, на меня сыпались

капельки влаги. Однако послеполуденный дождь прев-

ратил тропу в раскисший кошмар. Я то и дело разбивала

пальцы о корни и камни, спрятанные в жидкой грязи.

Мы устроили привал, когда день стал клониться к ве-

черу, на полпути к вершине. Совершенно измученная, я

села на землю и стала смотреть, как Ирамамове забивает

колья в землю. У меня не было сил, чтобы помочь ему на-

крыть треугольное сооружение пальмовыми листьями.

- Ты будешь возвращаться в шабоно этим же путем? -

спросила я, недоумевая, почему он так основательно укреп-

ляет хижину. Для пристанища на одну ночь она выглядела

даже слишком крепкой.

Ирамамове только покосился на меня, но ничего не

ответил.

- Сегодня ночью будет гроза? - уже раздраженно

спросила я.

Неудержимая улыбка заиграла на его губах, а в лице

появилось что-то детское, когда он присел со мной рядом.

Лукавая искорка, словно он затеял какую-то проделку, све-

тилась в его глазах. - Сегодня ты хорошо будешь спать, -

наконец сказал он и принялся разводить огонь в уютной

хижине. Мой гамак он повесил у задней стенки, свой -

поближе к узкому выходу. - Сегодня мы не почувствуем

холода, - сказал он, ища глазами сосуд с измельченными

листьями и бледно-желтыми цветами какого-то растения,

найденного им накануне на прогретых солнцем скалах у

речного берега. Он открыл калабаш, плеснул туда воды и

поместил его над огнем. Затем он тихо запел, не сводя глаз

с темной кипящей жидкости.

Пытаясь разобрать слова его песни, я уснула, но вскоре

он меня разбудил. - Выпей это, - велел он, поднося сосуд

к моим губам. - Его остудила горная роса.

Я сделала глоток. Вкус был как у травяного чая, горь-

коватый, но не слишком неприятный. После нескольких

глотков я оттолкнула калабаш.

- Выпей все, - стал уговаривать меня Ирамамове. -

Это тебя согреет. Ты целыми днями будешь спать.

- Целыми днями? - я выпила все до дна, посмеиваясь

над его словами как над шуткой, хотя мне почудилось, что

он произнес это с затаенным коварством. Но пока до меня

окончательно дошло, что он и не думает шутить, по всему

телу растеклось приятное оцепенение, перетопившее мою

тревогу в успокоительную тяжесть, от которой голова так

налилась свинцом, что, казалось, вот-вот отвалится. Пред-

ставив, как она, словно шар со стеклянными глазами,

покатится по земле, я судорожно расхохоталась.