Доннер Флоринда

Шабоно

в рот ребенка и со вздохом опустилась в гамак.

Ритими достала несколько сухих листьев табака и оку-

нула их в тыквенную флягу с водой, затем взяла один

влажный лист и, прежде чем свернуть его в шарик, посы-

пала золой. Положив шарик между десной и нижней губой,

она принялась шумно сосать его, продолжая готовить два

других. Один она дала Тутеми, а потом подошла ко мне. Я

закрыла глаза, притворяясь, что сплю. Присев на корточки

у изголовья моего гамака, Ритими сунула свой пахнущий

табаком, влажный от слюны палец между моей десной и

нижней губой, но не оставила шарик у меня во рту. Пос-

меиваясь, она направилась к Этеве, который наблюдал за

ней из своего гамака. Она сплюнула свой шарик на ладонь

и протянула ему. Легкий вздох вырвался из ее губ, когда

она поместила третий шарик себе в рот и улеглась сверху

на Этеву.

Хижина наполнилась дымом от очага, и огонь оконча-

тельно согрел прохладный сырой воздух. Пылающий день

и ночь очаг был центром каждого жилища. Пятна копоти,

остающиеся на пальмовых перекрытиях, отделяли один се-

мейный очаг от другого, так что никто не строил стен меж-

ду хижинами. Они располагались так близко, что смежные

крыши частично перекрывали друг друга, создавая впечат-

ление одного громадного кольцевого жилища. Главный

проход в шабоно состоял из нескольких узких промежутков

между двумя-тремя хижинами. Каждая хижина под-

держивалась двумя длинными и двумя короткими шес-

тами. Более высокая сторона хижины была открыта и обра-

щена к расчищенному месту в центре шабоно. Снаружи

низкая сторона хижины была закрыта закрепленной у

крыши клиньями стеной из коротких столбов.

Тяжелый туман окутывал деревья вокруг. Листья

пальм, свисающие с внутренней стороны хижины,

причудливо вырисовывались на сером фоне неба.

Охотничья собака Этевы подняла голову и, не проснувшись

полностью, широко зевнула. Я закрыла глаза, впадая в дре-

моту от запаха бананов, жарящихся на огне. У меня затек-

ла спина и болели ноги после того, как я практически це-

лый день провела на корточках, выпалывая сорняки в

садах неподалеку.

Я неожиданно открыла глаза от того, что гамак сильно

раскачивался, а маленькое колено давило мне на живот.

Инстинктивно я опустила сетку гамака, чтобы уберечься от

тараканов и пауков, постоянно падавших с пальмовой

крыши.

По крыше и вокруг меня смеясь ползали дети. По срав-

нению с моей кожа у них была нежнее и теплее. Прак-

тически каждое утро с тех пор, как я приехала, дети

приходили ко мне и трогали своими пухлыми руками мое

лицо, грудь, живот и ноги, уговаривая меня назвать каж-

дую часть тела. Я притворилась, что сплю, и громко захра-

пела. Два малыша приютились у меня по бокам, а малень-

кая девочка сверху, давя своей темной головкой в мой

подбородок. Они пахли дымом и пылью.

Когда я впервые пришла в их деревню глубоко в джун-

глях между Венесуэлой и Бразилией, то не знала ни слова

на их языке. Но для восьмидесяти человек, населяющих

шабоно, это не стало препятствием для того, чтобы принять

меня. Для индейцев не понимать их язык равносильно то-

му, что ты aka boreki - немой. То есть меня кормили,

любили и прощали; ошибки не замечались, как будто я

была ребенком. Большинство моих промахов сопровож-

дались неистовыми взрывами смеха, который сотрясал их

тела до тех пор, пока они не валились на землю и слезы не

наполняли их глаза.

Давление крошечной ручки на мою щеку прервало мои

воспоминания. Тешома, четырехлетняя дочь Ритими и Эте-

вы, лежащая на мне, открыла глаза и, пододвинув свое

лицо к моему, начала моргать густыми ресницами на-

против моих.

- Разве ты не хочешь вставать? - спросила малышка,

запуская свой палец в мои волосы. - Бананы готовы.

Мне не хотелось покидать теплый гамак.

- Интересно, сколько месяцев я провела здесь? -

спросила я.

- Много, - в унисон ответило три голоса.

Я не удержалась от улыбки. В ответе слышалось зву-

чание более трех голосов.

- Да, много месяцев, - тихо произнесла я.

- Ребенок Тутеми еще спал у нее в животе, когда ты

пришла, - прошептала Тешома, приютившись напротив

меня.

Я не то чтобы перестала отдавать себе отчет о времени,

но дни, недели и месяцы потеряли свои четкие границы.

Только настоящее имело здесь значение. Для этих людей

важно было лишь то, что происходило каждый день среди

зеленых покровов леса. Вчера и завтра, говорили они, так

же неопределенны, как и мимолетные сны, хрупкие, как

паутина, которая заметна лишь когда луч света проникает

сквозь листву.

В течение нескольких первых недель отсчет времени