свинцовых капель автоматных откровений.
Я думал, образы вновь и вновь будут вставать передо мной, сбивая дыхание и смущая мысли. Что они понесут меня вдаль по волнам тяжёлой и жестокой музыки, одушевлённой чьей-то волей и талантом. Вместо этого желание скрыться, спрятаться и отомстить наполнили паруса моего корабля тугим намерением двигаться вперёд.
В каждом человеке живёт чья-то душа, дергающая за нервные окончания, подсовывающая ему определённые желания, мысли и устремления. Она наблюдает, как человек борется насмерть со своей сутью бессознательного вегетативного Ида. И ей забавно. Она развлекается, получая свой опыт воплощения, а его рвёт на части.
Но кто знает, что все это правда? По большому счёту, возможности это проверить или исправить нет. Если ничего для этого не делать, то любовь будет состоянием высокой гормональной интоксикации, а идеалы человеколюбия - полипропиленом твоей головы.
Еще никогда окна домов этого города не были столь слепы к чужым страданиям, стараниям и стремлениям, как в тот вечер, когда добровольнонезрячий, я гневно жаловался самому себе на несовершенство мира. Проклинал его жестокость, отворачиваясь от… и так далее, и так далее… Бла-бла-бла.
Короче, под конец можно наговорить много героически возвышенных слов (традиция, как никак!). Сказать, что, мол, это новый рубеж, и я готовлюсь к нему, сжигая оковы вчерашних страшных снов. Что я многое пережил, но некоторые вещи не буду рассказывать. Что я многое познал и еще больше забыл.
Не надо, я устал от этой чепухи. Всё усложнять, как я, уже совершенно бессмысленно. Мне тут пришла в голову одна мысль: знаешь, среди всех этих будней мы совсем перестали замечать маленькую бабочку, притаившуюся в самом нижнем углу нашего сознания.
Просто возьми мои руки в свои, загляни мне в глаза, и прими меня таким, каков я есть. Расскажи об этом при встрече. В конце концов, и я хочу знать Правду. Хотя бы в лицо.
Странные вещи происходят в конце всех дорог. Вот уже повержен главный злодей, и главный герой обрёл своё прерванное счастье, найдя свою возлюбленную, вернув утраченный еще в начале разум, человеческий облик, сердце, глаз, печень и селезёнку. Гремят бравурные марши, может, даже под триумфальной аркой, бал, пир горой, свадьба и прочее, прочее… Ах, да. Еще пол царства в придачу. Happy end.
У меня явно happy end’a не вышло. Странно: еще секунду назад героям угрожала смертельная опасность в виде ядовитых гигантских кентавров и оголодавших пауков-людоедов (или я чего напутал?). Только мы насмерть бились с орчьими ордами, и вот уже сидим на пиру, слушаем песни бардов, восхваляющих нашу победу и честь. И хоть бы хны. Вроде гулять ходили. Почему-то герои не ходят потом, как я, в местную поликлинику лечить перебитый позвоночник и отбитые почки, познавшие крепость чугунного парапета. Героев потом не мутит от вида иголок, резких запахов и сахарной пудры… Может кто-то умелой рукой незаметно подменяет наших героев, измождённых суровыми походами, лишениями, изрубленных, оборванных и грязных, на цветущих и жизнерадостных?
Нет, я не жалуюсь. Автор поступил справедливо, хотя и жестоко (и это сущая правда – прим. авт.). Но мне жаловаться причин нет. На мне всё как на собаке. Только в моих крыльях появилось больше серых перьев. Врачи говорят – нервы.
- Знаешь, а это всё благодаря тебе, мой друг, – вдруг серьезно тихо произнёс он, и я не смог узнать в нём ту маленькую, скрюченную фигуру.
- Нет, это всё только благодаря тебе, – сказал я, потрясённый осознаньем всего произошедшего. Мы обнялись.
Он медленно шел сквозь потоки снежинок, безудержно сыпавшихся сверху, сюрреалистично кружащихся в ярком свете мертвых уличных фонарей. В его одинокой фигуре не было ничего странного. Он шел, надвинув капюшон на глаза и высоко подняв горловину толстого свитера. Ему казалось, что никто не замечал его присутствия в этом кружащемся водовороте замёрзшей водяной пыли. Сидя на скамейке под навесом, подставив лицо леденящим струям, он, щурясь, смотрел на море огней проживающего мимо города. Его чаянья, надежды, боли, обиды, мечты и веру в благополучный исход.
Не оборачиваясь, купил билет в подошедшем промёрзшем автобусе. Вышел в кружащиеся хлопья предпоследней в этом году ночи и побрел по сугробам в одночасье налетевшего снега. Мимо церквушки на неприкаянном пустыре, мимо памятного рукомойника, мимо теней тепло светящихся окон, в тихо шуршащую темноту. Дворник удивлённо посмотрел ему вслед. Медленно, а, может, просто неторопливо, он брёл по занесённой снегом и невидимой, но одной его интуиции