А. Стеклянников

Предназночение

меня считали немного "не в себе". И

иногда что-то происходило. Копаю, например, огород и знаю, что сейчас мать

разобьет тарелку... И слышу - дзынь! И матушкины причитания. И вот как-то

раз чувствую - тянет куда-то. Пошел за ворота, стою на дороге. Оглянулся,

вижу, мать тревожно в окно глядит на меня, а потом вышла, подходит,

обнимает, плачет, говорит:

- "Пора, пора, значит! Ну да, как все к лучшему повернется, коли удержу

тебя? Иди, значит, раз время настало".

Я, конечно, поражен:

- Что, - говорю, - за фокусы? Ты чего это, мам?

- "Cам, сам все узнаешь. Ну не буду уже смущать тебя..." - вытерла

глаза, ушла в дом. А я стою и понять не могу, что это у меня с ногами

творится. Они как не мои вдруг стали. Постояли, постояли, да и потопали по

дороге. Вышел за поселок на холм, вижу - идет. Сапоги стоптанные, лицо

пыльное. Я, как его увидел, так и вспыхнул весь факелом, в глазах звезды, а

из груди смех рвется, хороший такой смех, очищающий, легкий. Он подошел,

оценивающе смерил взглядом, покосился на ноги, заглянул в глаза:

- Да, брат. Поработать с тобой придется. Ну да, хорошо, хоть время

чувствуешь, и то хлеб. Давай, что ли, познакомимся, брат Феб.

- Давай, брат Марк, - отвечаю ему. Он усмехнулся, одобрительно кивнул,

говорит:

- Ну, раз знаешь, кто я, может скажешь, куда пойдем? - а сам косится

черным глазом. Я стою, как приклеенный, ничего в толк взять не могу. А он

смеется:

- Ладно, пошли; есть вещи, которых ты не знаешь...

Ходили мы с ним по свету, на всех континентах побывали. Чего только не

видали, кучу романов написать можно. Как-то он говорит:

- Феб, знаешь, кем мы должны стать?

Я сразу понял, о чем он. Отвечаю:

- Ты меня всему научил, тебе лучше знать. Но в одном я точно уверен:

если бы знали, чем мы должны стать, мы бы уже были этим.

Он улыбнулся. В глазах зайчики. Взял теплой, мягкой ладонью за плечо:

- Правильно, и поэтому мы должны пойти к ... одному моему знакомому и

спросить у него. Пошли! - Он быстро вскочил. - Пять минут на сборы. Марш!

Мы купили билеты на поезд до границы, потом самолетом в Африку и...

В-общем, это долго рассказывать. Джунгли там дикие, непроходимые. По дороге

он мне поведал, как за много лет до встречи со мной он путешествовал по

неосвоенным африканским землям, подчиняясь лишь внутреннему чувству

направления, и как-то ночью набрел на хижину в чаще, чему крайне удивился,

так как в этих местах он уже много месяцев не встречал ни одного человека,

даже аборигенов. Он шагнул в домик и видит, перед ним сидит на циновке

человек, и как будто поджидает его. Марк думает, на каком языке ему общаться

с незнакомцем, а тот говорит:

- Это неважно. Говори, мы поймем друг друга.

- Как твое имя?

- У меня нет имени.

- Но... как тебя зовут?

- Меня никуда не зовут. Я сам зову тех, кому пришло время, и они

приходят.

Марк замер, потом сел и приготовился внимать. Он уже почти понял, кто

перед ним и о чем они будут говорить. Это был он, Тот-Кто-Без-Имени,

об®явленный официально несуществующим мифом, легендой, но будораживший умы

искателей и путешественников. Незнакомец кивнул, молвил: "Ну что ж. Начнем,

- и поднял руку... Они побывали во всех уголках мира, стезя прошлых и

будущих событий разворачивалась перед внутреннем взором Марка, его бросало

то в жар, то в холод.

Потом они дошли до главного момента истории мира, до Перехода. И тут

произошло нечто непредвиденное. Суть в том, что Марк в этом месте

воспоминаний будущего, если можно так выразиться, в месте смены реальности,

терял сознание, полностью впадая в небытие. Они начинали снова много раз, и

всегда одно и то же: Марк прозревал конец старого мира, первый свист,

толчки, гром, рушащиеся здания, а потом - тьма. И после - ничего.

- "Воистину, неисповедимы пути вышние", - молвил Незнакомец-Без-Имени,

посмотрел на Марка и отвернулся. - "Значит, у нас ничего не получится;

мертвая тьма пожрет тех, кто перешагнет порог реальности и выживет, вспомнив

себя. Она, эта тьма, поглотит всех и вся, и очередная неудавшаяся попытка

творения завершит свою историю в небытии. Ты, Марк, единственный, кто мог бы

спасти тех, оставшихся после, собрать их, помочь им выжить. Но, видимо, ты