А. Стеклянников

Предназночение

миг между взмыванием сознания в широту ослепительных потоков

твердого неподвижного белого пламени и тут же следующим за этим воспарением

ужасающим падением тела в бездну боли, острой, как стальные заусеницы,

черной, такой же неподвижной, но невероятно депрессивной, тоскливой,

"никакой"; фундаментальной, как корень мировой усталости. Но очень

агрессивной, активно отрицающей; как другой полюс радости; в ней не было

даже отчаяния, лишь земляной поток всеобщей опустошенности. И этот миг

"между" и "между" был странным, непостижимым, чуждым источником совершенно

необ®яснимого, лишенного смысла, состояния. Это был даже не миг, ибо не

отмерялся единицами времени. В сем состоянии тело пребывало вечной,

неподвижной вспышкой всеобщего сознания. Но вспышкой, угасающей в

мгновение... вечное мгновение. Это было воистину "то", как альтернатива,

или... нет, вмещение "этого", в чем мы... не живем, нет, но постоянно,

упоенно, глупо, тупо умираем.

Он не знал, зачем ему быть там, но чувствовал, что в этом скрыта

какая-то тайна, и покорно следовал теми извилистыми путями, коими вела его

тень его собственного существа, облагороженная им самим до своей мрачной

тотальности и обещающая в будущем открыть эту тайну. Вопреки принципу.

Такое случалось с ним все чаще, и к чему это вело..? К тому, что

периоды вознесения становились все короче, а мрачные погружения, которые для

тела были путешествиями по лезвию бритвы между двумя мирами, все длительнее

и результативнее? Вот только смысл сих результатов был для него абсолютно

непостижим.

Это было время электричек. Он пересаживался с одной на другую, и все

повторялось... заново.

- Ты как, в начало электрички, в конец? Мы в начало.

- Почему?

- А чтоб в метро потом мозги не вышибли.

- Мне, наоборот, нужна толкучка. Я ведь прыгаю.

- Как "прыгаю".

- Ну, через заборчик, бесплатно.

- И что, ни разу тебя не ловили?

- Ну почему ж. Ну, скажет, мол, лезь назад, ну, козлом обзовет... Так

что я во второй с конца.

- А чего так, именно во второй?

- А у меня примета такая, во втором контролеры добреют.

- Ну, пока, мы в первый. - поезд тормозил; они побежали к голове

состава, Саах пошел к предпоследнему вагону. Тот не отапливался; Саах,

покачиваясь в такт... движения электрички, закоченевшими пальцами строчил в

блокноте, радуясь мельком, что взял карандаш, ибо ручка в холоде застыла бы,

и ему пришлось бы куковать, пялясь в окно. Опять же в такт. А так контролеры

застанут его за делом, отношение у них будет уже другое, и все пройдет без

эксцессов.

Из блокнота росло дерево, ветвилось, листья его трепетали, тянулись к

окну, к свету. Саах загасил невероятную, безумно яркую гамму, смягчил

переходы, обрезал лишние ветви, подправил крону, чтобы она стала чуть

шаровидней. Оглядел еще раз сверху донизу создание природного тигля, подумал

и, вздохнув, недрогнувшей рукой с корнем вырвал растение из субстрата

фундаментальной мировой силы; скомкал листки, вышел в тамбур, тщательно

порвал их на мелкие кусочки и выкинул в щель между полом и дверью. С легкой

душой заметил, что поезд уже на подходе к конечной, а для него эти три часа

пролетели тремя минутами настоящей, полнокровной жизни. "...он сходил с ума,

спрашивал время у уличных собак..." Никто не смог бы собрать обрывки

воедино, да и не стал бы этого делать.

Необходимость эксперимента назревала незаметно, и Саах знал, что

когда-нибудь они с Йу вдруг окажутся перед обязательной потребностью в конце

концов начать его, без промедления, без рассуждений. Но он все тянул, все

откладывал. Им нужен был кто-то третий.

x x x

Саах гулял по парку бесстыжей немощью, скорбным инвалидом. Свет

сознания мигал, как готовая погаснуть свеча. Это маленькое, никому не нужное

существо было тяжко больно, вот уже целую неделю... или с начала своего

рождения. Это как если бы весь мир повернулся к нему задницей. Все было

глупо, невыносимо, каждое слово любого человека, включая себя, вызывало

жгучую тоску по искренности. Но, похоже, эта искренность решила покинуть мир

и людские умы безвозвратно. Или?.. "...то, как мы видим мир, есть проекция