А. Стеклянников

Предназночение

мужчина в

рубашке, кинулся к магазину и отскочил, отброшенный жаром пылающих стропил.

- Брезент, есть ли у кого-нибудь брезент! - орал мужчина; увидел Сааха,

подбежал и стал стаскивать с него длинную брезентовую куртку, взятую в

лесном домике, всю в заклепках и каких-то металлических побрякушках. Натянув

на себя, выпустил капюшон, плеснул из ведра на голову воды и бросился к

магазину. Наперерез ему вырулил грузовик. Детина за рулем затормозил,

распахнул дверцу и, прикрываясь рукой от жара, проследил, как мужчина в его

куртке, звенящей заклепками, исчез в пламени. Осталось невыясненным, что он

хотел спасти, - ребенка, жену, сейф, - потому что стропила рухнули,

похоронив под собой совсем другую загадку, о которой Саах, удаляющийся от

площади по узким закоулкам, узнал на следующий день: преступник Саах сгорел

в магазине на площади Свободы в попытках скрыться от карающей десницы

закона. В пепле был найден визитный медальон Сааха, который он носил в

кармане куртки, а об одиноком мужчине в рубашке никто и не вспомнил,

обсуждать решения "свыше" было не принято.

Саах поселился в коммуналке на окраине города. Длинный коридор соединял

десять комнат. В восьми из них жили старушки, в девятой - он сам. Десятая

комната была отделена от коридора бронированной дверью, а от улицы, как

потом разглядел Саах, - железными ставнями. Свет мерк в глазах при виде

насилия, царящего в городе. В комнате сидел Шевчук, приговоренный к

медленной смерти в каменном кубе коммуналки. Засадили его туда три года

назад, и вот уже год, как Саах жил в соседней с ним комнате. Шевчук орал

песни о национальном герое Саахе, погибшем в огне славы от рук поганых

правительственных чинов. О спасителе мира Саахе, его неудавшейся миссии и о

грядущей гибели Земли. Он поносил тех, кто засадил его в эту комнату,

об®единяя их под общим ярлыком: погань. Он пел о любви, о радости и о смехе

чистого сердца, о солнце, весне, осени и о звездах. Бабульки приносили

Шевчуку еду под окно, он спускал веревку, сделанную из своего нижнего белья,

через щель между стеной и неплотно прилегающей ставней и поднимал кусочки

хлеба, сыра, ломтики яблок. Бабушки плакали, украдкой крестились и уходили,

быстро семеня стоптанными шлепанцами... все это впитывалось, копило мощь.

Саах сидел в комнате, глядел в окно на заходящее солнце и чувствовал

себя семенем, уснувшим на зиму в родной земле. Он ждал. Его черный взгляд

был тих и спокоен, пространство тишины в комнате можно было щупать рукой.

Что-то готовилось. Что? Наверное, если бы это было уже известно, то не

представляло бы интереса. Если человек - это семя, то что будет представлять

собой тот росток, который выйдет из этого семени, пробив оболочку? Семя

умирает, давая жизнь дереву? Или семя становится деревом, перестав быть

семенем? Или само дерево, - это семя, ставшее, наконец, самим собой?.. Две

реки любви пробивались из глаз Сааха и текли вниз по стене, по мостовой,

уходя в улочки, растекаясь по городу. И дети, вдруг ступив в один из таких

ручейков, начинали смеяться и играть в жмурки, пока родители не пробовали

звать их домой и заставлять зубрить интересные книжки, становящиеся от этого

совсем неинтересными. Это было как солнце, но оно росло из земли под ногами,

под грязными, потными ногами.

И вот в один из дней голова Сааха взорвалась, разлетевшись маленькими

осколками, смешавшимися со звездами. Шар оранжевого цвета стал расти внутри

всего, чем был Саах, а был он всем. Неподвижные волны несли нечто куда-то с

пугающей интенсивностью. Саах прошел в прихожую, открыл ящик с инвентарем,

взял тяжелый стальной лом, подошел к бронированной двери, из-за которой

растекалась по городу очередная песня, и под испуганное шушуканье соседей

несколькими ударами выбил ее. В комнате было темно и затхло. Проделав ту же

процедуру с окнами, Саах собрал в пучок солнечную напряженность и тихо

наполнил ею комнату. Вселенная вибрировала здесь, рядом, он мог потрогать ее

руками, от колец Сатурна до светлой безысходности. Шевчук снял пыльные очки,

покачался на пружинистой сетке кровати, почесал бороду и уставился на Сааха,

близоруко щурясь. Он немного офанарел, и Саах видел, как понимание росло в

Шевчуке, разрастаясь, подобно масляному пятну на скатерти.

- Зачем ты это сделал? Мне ведь еще долго сидеть, - Шевчук усмехнулся,