А. Стеклянников

Предназночение

невозможно, но

что приходит, когда все выскальзывает из ваших рук, и вы тет-а-тет сначала с

пустотой, а затем с тем, что правит Игрой и одно во всех и вся, а затем...

О, далее смыкаю уста, ибо эта вещь столь же проста, сколь непостижима.

x x x

Взгляд изнутри, со дна черных зрачков, видение "над", со стороны, в

полном отрешении; рука весело, игриво, не поспевая за карандашом несет

святой (для меня) бред (для других), и тот, кого изображаю, так или иначе

найдет приют во мне, в мире меня... Ну, как еще сказать?.. Велика роль

восставшего поперек закона, и во все времена такие (редкие) особы (весьма

распространенными) особями либо не замечались, либо уничтожались. Часть

игры? То, что вопрошает, в любом случае не вместит этого... Как Ты считаешь

должным быть, так и будет. Изменить лишь отношение. Затем полная отдача. И

далее будет видно, все яснее, как становится все яснее видна дальняя

перспектива по мере восхождения на холм.

Проникновение.

Маленький Стерх стал странником. Это решение возникло спонтанно. Оно не

зрело в прошлом и ничего не обещало в будущем. Лишь некое желание

неизведанного в груди и стремление идти-идти-идти в ногах являлись стимулами

этого решения. Удушающие заботы, невыносимые разговоры и весь багаж масок

был оставлен ненужной серой грудой на полу его комнаты, лунный свет тихо

подбирался к этой груде, печально улыбаясь ее обреченности. Заботы суетились

по мере приближения лунного света все больше, все напряженнее, забираясь

вглубь кучи, боясь, что он высветит их ненужность и иллюзорность; они

испуганно перешептывались, хватаясь и прячась друг за друга. Разговоры вели

напыщенные речи о своей нужности, научности и, вообще, необходимости в

обыденной жизни, не подозревая, что через пару минут будут аннулированы в

своей поверхностной важности потусторонностью белесого блика. Маски

испуганно корчились, чувствуя, что на этот раз им никого не удастся обмануть

фальшивыми гримасами и резиновыми улыбками. Вся куча этого хлама, оставшаяся

без хозяина, тихо трепетала, медленно засыпая, уходя в царство дяди Морфи, -

может быть единственное место, где они могли бы вдруг обрести свою

реальность.

А Стерх бесшумно пронесся сквозь пригород, низводя великолепие красы

оливками глаз прямо в гущу своего искрящегося существа. Великолепием была

луна, несущаяся вровень со Стерхом где-то там, за тучами; ее смутный лик,

прозрачной бледностью своею тревоживший сны детей, плохо укрытых одеялами от

этого проникающего голубого света, этот лик заглядывал в глаза Стерха, не

находя там чего-то, тревожась; и он сам, переставая быть Стерхом, не находил

себя в глубине блестящих глаз, где лишь ветер, восторг, и... смутный страх

бились в тревожно-лихорадочном... оцепененьи (да, лишь луна может так

примирять противоположности). Великолепием было живое молчание поля,

обнимающее Стерха серебряными об®ятиями, безмолвным гулом заставляющее

сознание переместиться из мира домов и машин в мир фантазии и сказок... или?

Реальности?.. "Ну нет, все это игра воображения!" - стерховы мозги доставали

его своей практичностью. - "Ну чтож, молодой человек. Одним экзотическим

бездельником больше. Ладно-ладно, бегите. Но не промочите ноги..."

Как-то незаметно пронеслась граница пригорода и поля, где урбанизация,

терпя потери, вынуждена была отступить перед натиском архаичного

материнского полевого спокойствия. Ноги успокоились и дали телу отдых и

возможность обрести монолитное созерцание вечно новой ночи. Стерх осторожно

ступал по траве, чувствуя холодок от пропитавшей обувь и добравшейся до кожи

ног росы. Он вздрогнул: неясная тень маячила справа, метрах в двадцати,

выделяясь застывшим пятном или... замершим, готовым к прыжку "нечто". Стерх

с усилием расслабился и отогнал неприятную дрожь в теле, ушедшую через ноги

в землю. Подошел ближе. Это был сруб колодца, стоявший посреди луга, как

знак человеческой власти, а проще, как признак пастбища. Он предназначался,

чтобы поить в знойный день коров и лошадей. Стерх прошел мимо. Он задумался

о природе ночных страхов, делающих из человека пугливого зайца, боящегося

собственной тени, оживленной лунным светом, и шума собственных шагов в

загадочной тишине. Вот и сейчас он ощущал этот эффект: шорох его шагов как