предельно ясны. Ибо все эти системы и
учреждения появились во внешнем мире не в результате случайного стечения
обстоятельств или исключительно человеческой изобретательности, но как земные
«образы вещей небесных», материализованные отражения объектов, созданных ранее
Строителями и Архитекторами, которые трудятся на более высоком и просветленном
уровне бытия, нежели наш физический, — на том уровне, с которого эти объекты
переносятся на землю через вдохновение, озаряющее умы живущих внизу людей, или
же через тех, кто способен осознанно восходить на вершину горы и приносить
оттуда наставления, как это сделал еврейский посвященный Моисей, когда ему было
приказано создать религиозно-политическую систему для своего народа, не забывая
при этом «делать всё в соответствии с образцами, показанными ему на Горе».
Ведь на этой священной «Горе» создаются прообразы всего, что есть доброго,
полезного и хорошего в раскинувшейся у ее подножия земной «долине», где ничто
по-настоящему не создается, но только копируется и воспроизводится. Именно
оттуда пророк, поэт, художник, музыкальный гений и изобретатель черпают,
осознанно или неосознанно, свои идеи, которые превращаются затем в наследие
человека и способствуют его эволюционному продвижению, хотя в то же самое время
внушают ему иллюзорное ощущение способности самостоятельно развиваться и веру в
неограниченное могущество собственного ума.
Так я познакомился с великим Братством Небесных Архитекторов, которые не спеша,
но и не останавливаясь, трудятся в мире Света. Тут мысли мои вновь вернулись к
тем строителям, что трудятся в темноте нижнего мира; и если они и в самом деле
ничего не могут строить самостоятельно, кроме собственной судьбы — доброй или
злой, — то прав был поэт, сказавший:
«Гляди, они Судьбу свою творят:
Взбираясь по разрушенным ступеням,
Подняться выше стен они хотят,
Которые вкруг них воздвигло Время».
Тут меня позвал мой обутый в пламень проводник, и, вспомнив, что перед тем, как
нести Свет в темное царство, из которого я пришел, мне следует познать меру
совершенного человека, я последовал за ним.
IVМы продолжили восхождение по огромной винтовой лестнице, которая привела нас к
еще одному огромному залу, где была Ложа Геометров. По его коридорам меня
провели дважды — видимо, для того, чтобы я смог лучше освоиться на этом, еще
более высоком уровне бытия.
После надлежащих приготовлений, по-прежнему держа в руке, как свидетельство,
свечу, я был допущен в их центральное святилище. И тот же Иерофант, которого я
видел раньше в образе Великого Архитектора, предстал передо мною в ином, еще
более возвышенном облике Великого Геометра.
На сей раз Он стоял в середине треугольника, образованного тремя яркими свечами,
которые Он тоже собрал вместе; и они так же слились в его руке воедино, и эту
триединую свечу Он всё так же вложил в мою руку; так что теперь у меня было уже
две свечи, одна из которых светила неярко, как луна, а другая сияла, как солнце
посреди безоблачного небосвода. Мне было сказано, что в дальнейших странствиях
мне понадобятся обе эти свечи.
И когда я взял в руку вторую свечу, мое предыдущее просветление показалось мне
всего лишь лунным светом в сравнении с тем, которое снизошло на меня в этот миг,
а пространство комнаты, до сих пор представлявшееся мне пустым, вдруг оказалось
заполненным множеством величественных существ — богоподобных людей,
приветствовавших мое появление. Каждый из них поднял высоко вверх руку, и все
они хором запели: «Пусть солнце никогда не заходит на его вершинах и луна
беспрерывно светит в его долинах, пока не будут побеждены все его враги в
великий день его завершения!»
И Великий Посвятитель, возложив руку себе на грудь, извлек оттуда чашу красного
вина и, протянув ее мне, сказал: «Вот живая кровь Моя, которую Я даю тебе, дабы
и твоя кровь могла стать Моею. Прими и выпей!»
Я с благодарностью осушил предложенную мне чашу, после чего мне было позволено
продолжить свой путь.
До сих пор я видел только то, что мне позволяло мое внешнее, обычное зрение, и
потому воспринимал лишь внешние формы и поверхностные образы вещей. Но теперь,
отведав нового вина, я почувствовал, что обрел внутреннее зрение, способное
проникать сквозь форму и постигать сущность вещей, оживляющую их; видеть уже не
отдельные существа и объекты, но все живое в целом, все вещи в их неразрывном
единстве. И я воочию убедился, насколько точен был Сократ, когда восторженно