Говард Ф.Лавкрафт, З.Бишоп

Локон Медузы

тишину

криком, который теперь производил впечатление все более знакомого.

"Ее не было в своей комнате, поэтому я поднялся в студию. Дверь была

закрыта, и я услышал голоса внутри. Я не стал стучать - просто ворвался в

помещение и увидел ее позирующей для картины. Обнаженную, но всю обвитую

адскими волосами. И всеми возможными способами строящую глазки Маршу.

Мольберт стоял довольно далеко от двери, так что я не мог видеть

изображение. Их обоих очень потрясло мое вторжение, и Марш опустил свою

кисть. Я был в гневе и сказал ему, что он должен показать мне портрет, но он

постепенно успокоился и заявил мне, что работа еще не закончена. Осталось

день или два - а затем я увижу картину, в то время как она ее еще не видела.

Но это не удовлетворило меня. Я принялся настаивать, но он покрыл

портрет бархатной завесой прежде, чем я смог разглядеть его. Он был готов

сопротивляться, дабы не позволить мне увидеть полотно, но она... она

поднялась со своего места и подошла ко мне. Сказала, что мы должны увидеть

это. Фрэнк ужасно разозлился и ударил меня кулаком, когда я, в свою очередь,

попытался ударить его и сдернуть завесу. Я отразил удар и буквально

нокаутировал его. Затем я был практически оглушен тем воплем, что издало

это... существо. Она сама сняла покрывало и бросила взгляд на то, что

нарисовал Марш. Я оглянулся и увидел, что она, как сумасшедшая, выбежала из

студии - а затем я увидел изображение".

Безумие вновь вспыхнуло в глазах моего сына, когда он дошел до этого

места в рассказе, и на секунду мне показалось, что он готов наброситься на

меня с мачете. Но после паузы он немного успокоился.

"О, Боже - этот портрет! Никогда не смотри на него! Сожги его вместе с

драпировкой и брось пепел в реку! Марш знал - и предупреждал меня. Он знал,

что на самом деле представляла собой эта женщина... или леопард, или

горгона, или ламия, чем бы она ни была. Он пытался намекать мне на это еще с

тех пор, как я встретил ее в парижской студии Марша, но это нельзя было

выразить словами. Я полагал, что люди клеветали на нее, когда шептали

ужасные вещи - она загипнотизировала меня так, что я не мог верить простым

фактам - но это изображение выдало ее тайну целиком - всю ее чудовищную

сущность!

Боже, ведь Фрэнк - великий художник! Этот портрет - самое грандиозное

произведение, которое создала живая душа с эпохи Рембрандта! Было бы

преступлением сжечь его - но гораздо большим преступлением будет позволить

ему существовать; точно так же было бы отвратительным грехом позволить этой

женщине-демону продолжать жить. В ту минуту, когда я разглядывал картину, я

понял, кем она была и какую роль она играла в кошмарной тайне, пришедшей к

нам со времени Ктулху и Старцев - тайне, которая была почти стерта, когда

погрузилась в океан Атлантида, но сохранилась в скрытых традициях,

аллегорических мифах и запретных полуночных ритуалах. Ты должен знать, что

ее культ был настоящим, ни намека на подделку. Было бы великим благом, если

бы ее культ оказался имитацией. Но это было старая, отвратительная тень

того, что философы никогда не смели упоминать - то, на что намекает

Некрономикон и отображается в символической форме в колоссах острова Пасхи.

Она думала, что мы не могли распознать ее, что ложная внешность будет

удерживать нас до тех пор, пока мы за бесценок не продадим свои бессмертные

души. И была отчасти права - мою душу она, в конце концов, получила. Ей

нужно было всего лишь ждать. Но Фрэнк - добрый старина Фрэнк - был намного

умнее и проницательнее меня. Он знал, что все это значило, и решил

нарисовать ее. Я не сомневаюсь в том, что пронзительно взвизгнула и убежала

именно тогда, когда увидела картину. Портрет еще не был полностью готов, но,

видит Бог, и этого было достаточно.

Затем я понял, что должен убить ее - уничтожить ее и все, что связано с

ней. Это была инфекция, которую не могла вынести здоровая человеческая

кровь. Было также еще кое-что - но ты никогда не узнаешь, если сожжешь

изображение, не взглянув на него. Я ворвался в ее комнату с этим мачете, что

снял со стены, оставив все еще оглушенного Фрэнка лежащим на полу. Он,

однако, дышал, и я знал и благодарил небеса за то, что не убил его.

Я застал ее перед зеркалом, заплетающую свои проклятые волосы. Она