Говард Ф.Лавкрафт, З.Бишоп

Локон Медузы

занята

другими делами, он, наконец, получил возможность, чтобы вспомнить, что у

него есть отец, который готов помочь ему в затруднении любого рода.

Мы часто сидели вместе на веранде, наблюдая за Маршем и Марселин, когда

они катались туда-сюда верхом или играли в теннис во дворе, который

находился к югу от дома. Они говорили обычно на французском языке, который

Марш, хотя в нем было не больше четверти французской крови, знал намного

лучше, чем Дени или я. Английский Марселин, всегда академически правильный,

быстро улучшался в произношении; но было заметно, что она с удовольствием

возвращалась к родному языку. Пока мы созерцали благостную парочку, которую

они образовали, я часто видел, как подрагивают щеки и горло сына, хотя он ни

на йоту не отступал от принципов идеального хозяина по отношению к Маршу и

внимательного мужа по отношению к Марселин.

Все это происходило обычно днем; поскольку Марселин очень поздно

просыпалась, завтракала в постели, а затем тратила огромное количество

времени, готовясь спуститься вниз. Никто, как она, не использовал столько

косметики для прихорашивания - масла для волос, мазей и прочее. Как раз в

эти утренние часы Дени и Марш доверительно общались между собой, подтверждая

свою дружбу, несмотря на некоторое напряжение, накладываемое ревностью.

Итак, во время одной из тех утренних бесед по веранде Марш сделало

заявление, которое привело к концу их отношений. Я лежал в постели,

свалившись от приступа неврита, но сумел сойти с кровати и вытянуться на

переднем диване комнаты поблизости от длинного окна. Дени и Марш были

снаружи, и мне не удавалось расслышать все, о чем они говорили. Они

беседовали на тему искусства, о тех загадочных причудливых элементах, что

необходимы художнику в качестве импульса к созданию подлинного шедевра,

когда Марш внезапно уклонился от абстрактных рассуждений и перешел к

конкретному предмету, который он, должно быть, подразумевал с самого начала.

"Я полагаю, - говорил он, - никто не может выразить, что придает

некоторым пейзажам или предметам эстетическую значимость в глазах отдельных

людей. В основном, конечно, это должно быть связано с хранящимися в

подсознании каждого человека ассоциациями, причем не может быть даже двух

людей с равными чувствительностью и восприимчивостью. Мы, декаденты,

представляем собой художников, для которых все обычные вещи утратили всякое

эмоциональное или образное значение, но никто из нас одинаково не реагирует

на одни и те же экстраординарные явления. Возьми, к примеру, меня..."

Он сделал паузу и продолжил.

"Я знаю, Денни, что могу сказать тебе это, поскольку ты обладаешь столь

поразительно неиспорченным характером - чистым, прекрасным, прямым,

целеустремленным и тому подобное. Ты не станешь неправильно истолковывать

мои слова, как это сделал бы какой-нибудь лукавый слабохарактерный человек".

Он снова запнулся.

"В самом деле, я думаю, что знаю то, что мне необходимо для новой

стимуляции воображения. У меня появилась смутная идея насчет этого еще в ту

пору, когда мы были в Париже, но теперь я совершенно уверился. Дружище, эта

идея связана с Марселин, ее лицом и волосами, которые рождают ряд призрачных

образов. Это не просто внешняя видимая красота, хотя, видит Бог, и ее

достаточно, но нечто особенное, сугубо индивидуальное, чего нельзя точно

выразить. Ты знаешь, в последние несколько дней я почувствовал присутствие

такого стимула настолько остро, что, честно говоря, смог бы превзойти себя -

создать настоящий шедевр, если бы у меня были краски и холст в те моменты,

когда ее лицо и волосы волновали и возбуждали мое воображение. В этом есть

что-то сверхъестественное, потустороннее, относящееся к туманной древности,

которую представляет Марселин. Я не знаю, сколь много она рассказала тебе об

этой своей черте, но, уверяю, эта черта весьма значительна. Она имеет

какие-то таинственные связи с вне..."

Какое-то изменение в выражении лица Дени в этот момент, видимо,

остановило говорящего, после чего последовал длительный период тишины. Я был

чрезвычайно взволнован, поскольку не ожидал такого развития разговора, и

задавался вопросом, о чем думает мой сын. Мое сердце бешено колотилось, и я,

как мог, напряг свой слух. Затем Марш продолжил.