на верхнюю половину конуса. Как правило, они держали голову
на одном уровне с вершиной тела, но при желании могли ее опускать или
поднимать гораздо выше.
Три других отростка, находясь в бездействии, обычно свисали вдоль тела,
вытянутые примерно на пять футов. По той скорости, с какой они прочитывали
страницы книг, писали и управлялись со своими машинами -- в частности, со
стоявшими на столах аппаратами, которые имели какое-то отношение к
мыслительной деятельности -- я заключил, что степень развития их интеллекта
была неизмеримо выше человеческой.
Позднее я уже видел их повсюду -- они сновали по коридорам и громадным
залам, обслуживали механизмы в сводчатых подземных цехах и мчались по
широким дорогам в тяжелых остроносых машинах. Я довольно скоро перестал их
бояться, обнаружив, что они на редкость гармонично -- если слово "гармония"
здесь вообще применимо -- дополняли собой окружающий абсурдный пейзаж.
Понемногу я научился различать их между собой, отметив, что некоторые
особи держатся как-то скованно и неуверенно. Не выделясь среди прочих по
внешнему виду, они резко отличались своим поведением и самой манерой
двигаться -- причем отличались не только от основной массы, но и друг от
друга.
Эти последние много писали -- сквозь дымку сновидений я разглядел, что
их страницы были исписаны самыми разными типами знаков, но никогда я не
видел выходящими из-под их пера обычные здесь криволинейные иероглифы. Пару
раз, как мне показалось, промелькнул даже латинский алфавит. Большинство
этих особей работали значительно медленнее, чем основная масса их собратьев.
В то время мое присутствие в снах ограничивалось ролью пассивного
бестелесного наблюдателя, свободно перемещавшегося во всех направлениях, не
сходя, впрочем, с проторенных дорог и не превышая обычных здесь скоростей
передвижения. Однако с августа 1915 года меня начали тревожить первые намеки
на мою телесную форму. Я сказал -- намеки, потому что в начальной фазе это
было чисто абстрактное чувство, какой-то необъяснимый страх, связывающий мои
сновидения с теми приступами брезгливости, что я еще прежде испытывал по
отношению к своему телу. До той поры в снах я всячески избегал смотреть вниз
на самого себя и, помнится, был рад отсутствию зеркал в огромных комнатах
призрачного дома. Одновременно
меня беспокоил тот факт, что я запросто мог обозревать поверхность
каменных столов, каждый из которых был высотой не ниже десяти футов.
Искушение взглянуть на свое тело во сне между тем росло, и настал
момент, когда я не смог уже ему противиться. Сперва, посмотрев вниз, я
вообще ничего не увидел. Чуть погодя я понял, что причина этого заключалась
в невероятной длине моей шеи. Втянув голову в плечи, я осторожно повторил
свой опыт и на сей раз увидел внизу чешуйчатое, переливающееся всеми цветами
радуги конусообразное туловище -- мое туловище! Это случилось в ту самую
ночь, когда половина Аркхэма была разбужена диким безумным воплем, с которым
я вырвался из объятий кошмара.
Понадобилось несколько недель повторяющихся ночных ужасов для того,
чтобы хоть как-то приучить меня к своему новому уродливому облику. Во снах я
двигался среди множества аналогичных тварей, читал книги, снятые с кажущихся
бесконечными полок и часами писал, стоя у монументальных столов и держа
стержень в зеленых щупальцах, растущих прямо из моей головы.
Кое-что из прочитанного сохранилось в моей памяти. Это были описания
других миров и вселенных, а также той смутной нематериальной жизни, что
таится за границами всех вселенных вообще. Были там и повествования о
разумных расах, населявших наш мир в незапамятные времена, и потрясающие
хроники жизни суперинтеллектуальной цивилизации, которая будет населять его
миллионы лет спустя после исчезновения последнего представителя
человечества.
Я прочел те главы нашей собственной истории, о существовании которых не
подозревает ни один из современных исследователей. Большая часть всего этого
была написана на языке иероглифов, который я довольно быстро освоил с
помощью специальных учебных машин -- грамматические формы здесь
образовывались по принципу
агглютинации6 при
структуре корневых систем, не имеющей аналогов в нашей лингвистике.
Многие тома были заполнены