Говард Ф.Лавкрафт

За гранью времен

новообразования.

В числе последних было одно выражение, впоследствии -- спустя двадцать

дет -- вспомнившееся самому молодому из врачей при обстоятельствах, глубоко

его поразивших. Ибо теперь он услышал это выражение вторично -- на сей раз

уже как новый термин, получающий все большее распространение сначала в

Англии, а затем и в Соединенных Штатах. Несмотря на сложность и безусловную

новизну этого термина, он в мельчайших деталях воспроизводил те загадочные

слова, что были услышаны доктором в Аркхэме весной 1908 года.

На моем физическом состоянии болезнь практически не отразилась, хотя

мне потребовалось довольно много времени для того, чтобы вновь научиться

владеть всеми частями тела и выполнять даже самые простые и обыденные

операции. По этой и ряду иных причин, связанных с потерей памяти, я еще

долго находился под строгим медицинским наблюдением.

Когда я наконец понял, что все мои попытки утаить от окружающих провалы

в памяти оказываются тщетными, я открыто признал этот факт и начал с

удивительной жадностью заново накапливать всевозможную информацию. Вскоре

докторам начало казаться, что, едва убедившись в достаточно спокойном

отношении людей к постигшей меня болезни, я совсем перестал интересоваться

своим прошлым и собственной личностью вообще. Вместо этого я сосредоточил

основные усилия на изучении отдельных вопросов истории, естественных наук,

искусства, языка и фольклора -- причем если некоторые из них были

чрезвычайно трудны для понимания, то другие были совершенно элементарны и

известны чуть ли не каждому ребенку, в то же время умудрившись каким-то

образом изгладиться из моей памяти.

Но зато, как вскоре выяснилось, я обладал обширными познаниями в

областях, недоступных для современной науки -- познаниями, которые я не

только не стремился проявить, но по возможности тщательно скрывал. Так

однажды я имел неосторожность сослаться в разговоре на некоторые

исторические факты, относящиеся ко временам гораздо более древним, чем в

состоянии были представить себе наши ученые-историки -- и тут же поспешил

обратить свои слова в шутку, заметив неподдельное изумление на лицах

собеседников. Кроме того, я имел весьма странную привычку рассуждать о

будущих событиях как об уже совершившихся, что два или три раза вызвало у

людей настоящий испуг.

Понемногу подобные необычные проявления случались все реже, а потом и

вовсе прекратились, хотя некоторые наблюдатели были склонны приписать их

исчезновение принятым мною мерам предосторожности, а отнюдь не утрате самих

этих сверхъестественных знаний. В самом деле, я выказывал поразительную

активность в изучении языков, обычаев и перспектив развития окружающей меня

цивилизации, напоминая при этом любознательного путешественника, прибывшего

сюда из каких-то далеких чужих краев.

Получив соответствующее разрешение, я целыми днями просиживал в

библиотеке колледжа, а еще какое-то время спустя предпринял ряд весьма

необычных экспедиций, в промежутке между которыми я прослушал специальные

курсы лекций в американских и европейских университетах -- все это вызывало

множество разных толков на протяжении нескольких последующих лет.

В тот период временя мое уникальное заболевание принесло мне

определенную известность среди крупнейших светил психологии -- известность,

которой я как мог пользовался для расширения своих контактов в научных

кругах. Неоднократно мне приходилось фигурировать на лекциях в роди

экспоната, демонстрируя в своем лице типичный экземпляр повторного

формирования личности -- при этом я часто ставил лекторов в тупик своими

эксцентричными заявлениями и заставлял их подозревать во всем этом тщательно

скрываемую издевку.

Мне крайне редко случалось встречать по-настоящему дружелюбный прием.

Что-то в моем облике и речи отпугивало людей и пробуждало в них чувство

антипатии, словно я являлся существом бесконечно далеким от всего, что они

считали здоровым и естественным. Постепенно разговоры о темной и мрачной

бездне, заключенной в самой природе моего сознания и связанной с какой-то

непреодолимой отчужденностью меня от их мира, переросли в устойчивое и почти

единодушное мнение.

Моя собственная семья мало отличалась в этом смысле от всех прочих. С