Говард Лавкрафт

Хребты безумия

вроде того, которым шли мы, но

большинство из них было основательно засыпано. По стене на высоте

человеческого роста тянулась широкая полоса барельефов, и, несмотря на

разрушительное действие времени, усиленное пребыванием под открытым небом,

сомнений не оставалось: ничего из виденного нами ранее нельзя было поставить

рядом с этими великолепными шедеврами. Толстый слой льда проступал из-под

завалов мусора, и мы догадались, что настоящее дно открытого цилиндра

глубоко внизу.

Но главной достопримечательностью места был огромный каменный пандус,

который, не заслоняя коридоры, плавной спиралью взмывал ввысь внутри

цилиндрического колосса, подобно своим двойникам в зиккуратах Древнего

Вавилона. Из-за скорости самолета, нарушившей перспективу, мы не заметили

его с воздуха, потому-то и не направились к башне, когда решили спуститься

под лед. Не сомневаюсь, что Пэбоди доискался бы до принципа устройства этой

конструкции, мы же с Денфортом могли только смотреть и восхищаться. Каменные

консоли и колонны были великолепны, но мы не могли взять в толк, как это все

функционирует. Время не повредило пандусу, что само по себе удивительно --

ведь он находился под открытым небом; мало того, он еще предохранил от

разрушения диковинные космические барельефы.

Опасливо ступили мы на частично затененное пандусом ледяное дно этого

необыкновенного цилиндра -- ведь ему было никак не меньше пятидесяти

миллионов лет, без сомнения, то была самая древняя постройка изо всех, что

нам пришлось увидеть,-- мы обратили внимание, что стены его, увитые

пандусом, возвышаются на полных шестьдесят футов. Это означало, судя по

нашему впечатлению с самолета, что снаружи ледяной пласт тянулся вверх,

обхватывая цилиндр, еще на сорок футов: ведь зияющая яма, которую мы

отметили с самолета, находилась посредине холма высотой футов в двадцать,

состоящего, как мы решили, из раздробленного каменного крошева. На три

четверти яму затеняли массивные, нависшие над ней руины окружающих ее

высоких стен. На древних барельефах мы видели первоначальный облик башни.

Стоя в центре огромной площади, она взмывала ввысь на пятьсот -- шестьсот

футов, сверху ее покрывали горизонтальные диски, верхний из которых имел по

краям остроконечные завершения в виде игольчатых шпилей. К счастью,

разрушенная кладка сыпалась наружу -- иначе рухнул бы пандус, полностью

завалив интерьер башни. И так-то зрелище было довольно жалкое. А вот щебень

от арок, казалось, недавно отгребли.

Не составляло особого труда понять: именно по этому пандусу спустились

в подземелье неведомые пришельцы. Мы тут же решили выбраться отсюда тем же

способом, благо башня находилась от оставленного в предгорье самолета на

таком же расстоянии, что и внушительных размеров дом с колоннадой, через

который мы проникли в сердце города. Зря, конечно, оставили за собой тропу

из бумажек, ну да ладно. Остальную разведку можно провести и в этом месте.

Вам может показаться странным, но мы до сих пор не оставили мысль о том,

чтобы вернуться сюда и, может быть, даже не один раз -- и это несмотря на

все увиденное и домысленное. С превеликой осторожностью прокладывали мы путь

сквозь груды обломков, но тут необычное зрелище заставило нас застыть на

месте. За выступом пандуса стояли трое саней, связанные вместе и

находившиеся ранее вне поля нашего зрения. Они-то и пропали из лагеря Лейка

и вот теперь обнаружились здесь, изрядно расшатанные в дороге,--

по-видимому, их тащили не только по снегу, но и по голым камням и завалам, а

кое-где перетаскивали на весу. На санях лежали аккуратно увязанные и

стянутые ремнями знакомые до боли вещи: наша печурка, канистры с бензином,

набор инструментов, банки с консервами, завязанные узлом в брезент книги и

еще какие-то тюки -- словом, похищенный из лагеря скарб.

После всего предыдущего мы не очень удивились находке, скажу больше --

были почти к ней готовы. Однако когда, склонившись над санями, развязали

брезентовый тюк, очертания которого меня почему-то смутно встревожили, нас

как громом поразило. По-видимому, существам, побывавшим в лагере, тоже не

была чужда страсть к научной систематизации, как и Лейку: в санях лежали два

свежезамороженных экземпляра, раны вокруг шеи аккуратно залеплены пластырем,