Говард Лавкрафт

Тень над Иннсмаутом

для его

возраста неугомонностью и редко проводит на одном месте более часа, от силы

двух.

Кварта виски и в самом деле оказалась вполне легкой, хотя и дороговатой

находкой, которую я обрел в каком-то замызганном магазинчике на

Эллиот-стрит. Лицо обслуживавшего меня грязноватого продавца несло на себе

слабые признаки пресловутой "иннсмаутской внешности", хотя манеры его в

целом были достаточно учтивыми и вполне нормальными -- пообтерся, наверное,

за время долгого общения с жизнелюбивой публикой, к числу которой

принадлежали водители грузовиков, скупщики золота и им подобные "чужаки",

изредка посещавшие Иннсмаут.

Вновь вернувшись к пожарной станции, я увидел, что судьба и впрямь

улыбнулась мне, поскольку из-за угла стоявшей на Пэйн-стрит мрачной

гостиницы, которая, как я уже упоминал, называлась Джилмэн-хауз, шаркая,

появилась высокая, изможденная фигура Зэдока Аллена. В соответствии с

заранее разработанным планом, я без труда привлек внимание старика тем, что

оживленно помахивал только что приобретенной бутылкой, и вскоре обнаружил,

что он изменил свой маршрут, и теперь волочил ноги уже где-то у меня за

спиной, с тоской поглядывая на заветную приманку. Я же тем временем свернул

на Уэйт-стрит и не спеша направился к заранее облюбованному и самому глухому

и уединенному участку этого и без того безлюдного района.

Ориентируясь по самодельной карте, любезно предоставленной мне юным

бакалейщиком, я уверенно держал курс на полностью заброшенный участок южной

части портовых сооружений, который уже имел неудовольствие посетить в этот

день. Единственные люди, которых подметил мой внимательный взгляд, были

сидевшие на отдаленном волноломе рыбаки, а пройдя несколько кварталов в

южном направлении, я становился невидимым даже для них. Там я рассчитывал

найти пару относительно сохранившихся скамеек или каких нибудь других

пригодных для сидения приспособлений, чтобы предаться пространной беседе с

Зэдоком Алленом. Однако еще до того как я достиг Мэйн-стрит, у меня за

спиной послышалось хриплое, надтреснутое "Эй, мистер!", после чего я

обернулся, позволил старику наконец нагнать меня и сделать внушительный

глоток из им же откупоренной бутылки.

Продолжая идти в окружении вездесущего запустения, я начал осторожный

зондаж своего собеседника, однако вскоре обнаружил, что развязать ему язык

было не столь просто, как я на то рассчитывал. Наконец я увидел довольно

широкий проем между домами, который вел в направлении причалов между

рассыпающимися кирпичными стенами, утопавшими в густых зарослях репейника и

прочей сорной травы. Груды поросших мхом камней у самой кромки воды

показались мне вполне пригодными для сидения, а кроме того, местечко это

оказалось довольно надежно укрытым от посторонних взоров остовом некогда

стоявшего здесь массивного склада. Именно здесь я намеревался приступить к

тайной, задушевной беседе со старым Зэдоком, а потому уверенно повел своего

путника к мшистым валунам. Запах тлена и разрухи был сам по себе достаточно

отвратителен, а в смеси с одуряющей рыбной вонью казался и вовсе

невыносимым, однако я твердо намерился вопреки любым обстоятельствам

добиться поставленной цели, До отхода моего вечернего автобуса на Эркхам

оставалось около четырех часов, а потому я принялся выдавать старому

забулдыге все новые и новые порции желанного напитка, тогда как сам

ограничил себя довольно скудным сухим пайком, призванным заменить мне

традиционный ленч. В своих подношениях я, однако, старался соблюдать

известную меру, поскольку не хотел, чтобы хмельная словоохотливость Зэдока

переросла в бесполезное для меня ступорозное оцепенение. Примерно через час

его уклончивая неразговорчивость стала постепенно давать трещины, хотя

старик по-прежнему и к вящему моему разочарованию отклонял любые попытки

перевести разговор на темы, связанные с Иннсмаутом и его покрытым мраком

прошлым. Он довольно охотно болтал на темы современной жизни,

продемонстрировав неожиданно широкие познания в том, что касалось газетных

публикаций, а также обнаружил явную склонность к философскому

нравоучительству с типичным провинциально-деревенским уклоном.