Говард Лавкрафт

Тень над Иннсмаутом

члену городского

управления о том, что видел с крыши своего дома. Как-то однажды они -- то

есть Обед и его парни -- организовали на рифе что-то вроде сходки, и до меня

донеслась какая-то пальба, которая велась между несколькими лодками. На

следующий день Обед и еще "тридцать два его человека оказались в тюрьме, а

все вокруг гадали и толковали, в чем там дело и какое обвинение им могут

предъявить. О, Боже, если бы хоть кто-нибудь смог заглянуть вперед... хотя

бы на несколько недель, в течение которых никто не исчезал и никого не

сбрасывали в море.

Зэдок все больше выказывал признаки страха и утомления, а потому я дал

ему возможность немного передохнуть, хотя между делом с тревогой поглядывал

на часы. Приближалось время прилива и усилившийся шелест волн, казалось,

отчасти привел его в чувство. Лично я был даже рад этому приливу, поскольку

надеялся, что на большой воде не столь резко будет ощущаться омерзительный

рыбный запах. Между тем я снова стал внимательно вслушиваться в его шепот.

-- В ту ужасную ночь... я увидел их. Я снова был у себя на крыше...

скопления их... чуть ли не настоящие толпы покрывали своими телами

поверхность всего рифа, а потом поплыли через гавань в сторону устья

Мэнаксета... Боже, что творилось в ту ночь на улицах Иннсмаута... они

колотили в наши двери, но отец не открывал... Толпы мертвецов и умирающих...

выстрелы и вопли... крики на старой площади и центральной площади в Нью-Черч

Грин -- ворота тюрьмы нараспашку... какое-то воззвание... измена... все это

назвали чумой, когда люди вошли внутрь и обнаружили, что половина наших

парней отсутствует... никто не спасся, только те, что были с Обедом, и еще

эти существа, или кто там они были... а потом все успокоилось, хотя больше

своего отца я никогда не видел...

Старик тяжело дышал, лоб его покрылся обильной испариной, рука,

сжимавшая мое плечо, напряглась. -- Наутро все прояснилось -- но после них

остались следы... Обед взял все под свой контроль и сказал, что намерен

многое изменить... сказал, что остальные тоже будут молиться с ними в

назначенный час, а в некоторых домах появятся, как он сказал, гости... им

хотелось смешаться с нашими людьми, как они поступили с канаками, и никто не

мог остановить их. Далеко зашел этот Обед... словно совсем взбесился.

Говорил, что они принесут нам все -- рыбу, сокровища, но и мы дадим им все,

чего они пожелают...

Внешне как будто ничего не изменилось, только нам приходилось вести

себя с этими чужаками совсем смирно, если, конечно, жизнь была дорога.

Всем нам пришлось принести присягу на верность Ордену Дэгона, а потом

пришел черед второй и третьей клятв, которые кое-кто из нас тоже произнесли.

За все это они могли оказать какую-нибудь услугу, или наградить чем-нибудь

особым -- золотом или вроде того, а сопротивляться им было бесполезно -- их

ведь там, под водой, целые полчища. Обычно они не поднимались на поверхность

и не трогали людей, но если что-то понуждало их к этому, то тогда сладу с

ними не было никакого, Мы не дарили им резных амулетов, как это делали

туземцы из южною моря, но и не знали, что им надо, потому как канаки не

раскрывали ни перед кем своих секретов.

От нас требовалось только регулярно приносить им кого- нибудь в жертву,

снабжать всякими дикими безделушками да еще давать приют в юроде -- вот

тогда они готовы были оставить нас в покое. И еще они терпеть не могли

посторонних, чужаков, чтобы слухи о них не просочились за пределы города --

новому человеку прежде надо было помолиться за них. Так все мы и оказались в

этом "Ордене Дэгона" -- зато дети никогда не умирали, а просто возвращались

назад к матери Гидре и отцу Дэгону, от которых мы все когда-то произошли...

Йа! Йа! Цтулху фхтагн! Ф"нглуи мгл`Фнафх Цтулху Р"лия вга-нагл фхтага.".

Старый Зэдок быстро впадал в состояние полного бреда, тогда как я

продолжал сидеть, затаив дыхание. Несчастный старик -- до каких галлюцинаций

довел его хмель, а плюс ко всему это окружающее запустение, развал и хаос,

сокрушившие столь богатый на выдумку разум! Вскоре он застонал и по ею

изборожденным глубокими морщинами щекам заструились слезы, терявшиеся в

густой бороде. -- Боже, что же довелось мне повидать с той поры, когда я был

пятнадцатилетним мальчишкой. Мене, мене, текел, упарсин! Как исчезали люди,