Говард Лавкрафт

Тень над Иннсмаутом

объективно данный нам орган чувств, и

в самом деле увидели нечто такое, на фоне чего все знание человека является

лишь бледной, немощной фантазией и жалкой легендой?

И все же я видел их, передвигающихся бескрайним потоком -- ползущих,

прыгающих, припадающих к земле, блеющих, -- видел эту массу вздымающейся

нечеловеческой плоти, освещаемую призрачным лунным сиянием, извивающихся в

зловещих корчах дикой сарабанды фантастического кошмара, На некоторых из них

были высокие тиары, сделанные из того неведомого, белесо-золотистого

металла... и те диковинные наряды, а один -- тот, кто возглавлял всю эту

процессию, -- был облачен в некое подобие отвратительного плаща с горбом на

спине, в полосатые брюки и фетровую шляпу, водруженную на бесформенный

отросток, который, очевидно, призван был считаться головой.

Мне показалось, что в своей массе они были серовато-зеленого цвета, но

с белыми животами. Большинство из них блестели и казались осклизлыми, а края

их спин были покрыты чем-то вроде чешуи. Очертаниями своими они лишь

отдаленно напоминали антропоидов, тогда как головы были определенно рыбьи, с

выпуклыми, даже выпученными глазами, которые никогда не закрывались. Сбоку

на их шеях виднелись трепещущие жабры, а между отростками длинных лап

поблескивали натянутые перепонки, Они вразнобой подпрыгивали, отталкиваясь

то двумя, а то всеми четырьмя конечностями, и я как-то даже обрадовался, что

у них их было всего четыре. Их хриплые, лающие голоса, явно созданные для

некоего подобия речи, несли в себе массу жутких и мрачных оттенков, с лихвой

компенсировавших малую выразительность их морд.

И все же, несмотря на всю чудовищность своего облика, они не казались

мне совершенно незнакомыми. Я слишком хорошо знал, какими они должны были

быть, поскольку в моем мозгу отчетливо запечатлелись вспоминания о той тиаре

из музея в Ньюбэрипорте. Это были те самые рыбо-лягушки, отображенные на

драгоценном украшении -- но теперь живые и ужасные, -- и, глядя на них, я

также знал, кого именно столь зловеще напомнил мне тот горбатый, украшенный

тиарой священник, которого я видел в темном дверном проеме церкви.

Я даже не пытался хотя бы приблизительно подсчитать их численность, ибо

понимал, что это совершенно немыслимая задача. Я просто видел перед собой

бесконечные, извивающиеся и содрогающиеся как тело червя волны -- хотя мой

испуганный, мимолетный взгляд смог выхватить лишь ничтожный фрагмент всей

представшей передо мной картины. Но уже в следующее мгновение все это

зловещее действо померкло передо мной, утонув пучине в спасительного и

милосердного обморока -- первою, который мне довелось испытать за всю свою

жизнь.

Мягкий дневной дождь вывел меня из состояния глубокого забытья, и я

обнаружил, что по-прежнему лежу в поросшем высокой травой искусственном

ущелье, вдоль которого тянулись проржавевшие железнодорожные рельсы.

Нетвердой походкой доковыляв до пролегавшего невдалеке от меня шоссе, я не

обнаружил на нем ни малейших следов ног, ни мазков свежей грязи. Рыбий запах

также бесследно исчез. В сероватой дымке к юго-востоку от меня маячили

исковерканные крыши и безглавые колокольни Иннсмаута, однако на всем

протяжении пустынной, соляной, болотистой местности, куда простирался мой

взгляд, я не заметил ни единой живой души. Часы на руке исправно показывали

время и я понял, что проспал до самого утра.

Я отнюдь не был уверен в реальности всего того, что произошло со мной

несколько часов назад, однако не мог отрицать очевидного факта, что за всем

этим таилась некая грозная и неясная подоплека. Я должен был как можно

скорее уйти из этого Богом проклятого города и, соответственно, сразу же

стал проверять дееспособность своего двигательного аппарата. Несмотря на

усталость, голод и пережитой ужас, я обнаружил, что вполне способен

передвигаться, а потому медленно направился по грязной дороге в сторону

Роули. Уже к вечеру я добрался до деревни, где смог перекусить и обзавестись

хоть какой-то относительно сносной одеждой, Затем я успел на вечерний поезд

до Эркхама, и уже на следующий день имел долгую и обстоятельную беседу с

местными представителями официальных властей, которую позднее повторил уже в

Бостоне.

Основные пункты всего того, что стало результатом этих обсуждений, уже