Говард Лавкрафт

Ужас Данвича

Я так

понимаю, что ее мужик ничуть не худший муж, чем любой по эту сторону

Олсбери; а если бы вы знали про наши холмы то, что известно мне, то вы не

пожелали бы ей венчания в церкви. Вот что я вам скажу -- настанет день и вы,

ребята, еще услышите, как ребенок Лавинии прокричит имя своего отца с

вершины Сторожевого Холма"

Единственными, кто видел Уилбура в первый месяц его жизни, были старый

Захария Уотли, еще из тех, прежних Уотли, и невенчанная жена Эрла Сойера

Мэми Бишоп. Визит Мэми был вызван простым любопытством и ее последующие

рассказы делают честь ее наблюдательности; Захария же пришел, чтобы привести

пару олдернских коров, которых Старик Уотли купил у его сына Куртиса. Это

событие положило начало серии закупок скота семейством маленькою Уилбура,

прекратившихся лишь в 1928 году, когда начался и закончился данвичский ужас;

и несмотря на эти покупки, полусгнивший двор Уотли никогда не был переполнен

скотиной, Настал момент, когда люди не могли усмирить свое любопытство и

сосчитали все стадо, которое паслось на склоне холма за старым фермерским

домом, но им ни разу не удалось обнаружить там более десяти-двенадцати

анемичных вялых животных. По всей видимости, какая-то хворь или зараза,

вероятнее всего, вызванная плохим пастбищем или вредными грибками, которые

развелись на грязном скотном дворе, привела к падежу скота. Странного вида

раны и болячки, похожие на следы порезов, виднелись на телах животных; а

пару раз еще в ранние периоды жизни ребенка некоторые любопытные замечали

такие же ранки на горле у седого небритого старика и его кудрявой

дочери-альбиноски.

Весной того года, когда родился Уилбур, Лавиния вновь стала совершать

прогулки по холмам, держа в своих миниатюрных руках смуглолицего младенца.

Всеобщий интерес к делам Уотли постепенно сошел на нет, по мере того как

большинство жителей смогли посмотреть на мальчика, причем никто не задумался

о быстром развитии ребенка, взрослевшего буквально не по дням, а по часам. А

рост его был действительно феноменальным, ибо спустя три месяца после

рождения он достиг размеров и физической силы, которые редко наблюдаются и у

годовалых детей. Его движения и даже звуки, которые он издавал, отличались

целенаправленностью и самоконтролем, весьма необычным для младенца, и, к

вящему удивлению окружающих, он в семь месяцев начал ходить без посторонней

помощи.

Спустя некоторое время -- во время праздника Хэллоуин -- в полночь, на

вершине Сторожевого Холма, там, где лежал древний камень, похожий на стол,

посреди древних костей можно было видеть яркое пламя. Разговоры об этом

начались тогда, когда Сайлес Бишоп -- из тех, прежних Бишопов, -- сказал,

что примерно за час до того, как появилось пламя, видел, как мальчик

уверенно бежал вверх по склону холма впереди своей матери. Сайлес, который

загонял назад отбившуюся от стада телку, увидев две фигуры в, колеблющемся

свете фонаря, почти позабыл о своих заботах. Они почти бесшумно неслись

через подлесок, и пораженный наблюдатель подумал, что они совершенно

раздеты. Впоследствии он не был так в этом уверен и говорил, что по крайней

мере на мальчике, по всей видимости, были темные штанишки, перепоясанные

ремешком с бахромой. Позже никто и никогда не видел, чтобы, находясь в

сознании, Уилбур не был полностью и тщательно застегнут на все пуговицы, и

малейший беспорядок в одежде и даже угроза подобного беспорядка наполняли

его гневом и тревогой. Это выглядело разительным контрастом с его

неряшливыми матерью и дедом и возбуждало всеобщее недоумение до тех пор,

пока ужасные события 1928 года не дали отмеченному факту самое исчерпывающее

объяснение.

В январе следующего года предметом бурного обсуждения и всяческих

сплетен стало то, что "черный ублюдок Лавинии" начал разговаривать, и это в

возрасте одиннадцати месяцев! Его речь была замечательна не только тем, что

в ней отсутствовал местный акцент, но и тем, что была совершенно лишка

признаков детского лепета. Мальчик не был особенно разговорчив, но когда ему

все-таки случалось говорить, в его речи слышались элементы, совершенно не

характерные для Данвича и его обитателей. Необычность эта не относилась к

тому, что он говорил, или даже к простым идиомам, которые он использовал;