Густав Майринк

Ангел западного окна

то от вечности — и от рока, правда, любимый? Да, но ведь я тебе изменила… О Боже, я тебе тогда изменила… — Её тело внезапно окаменело в жестокой судороге, но она с непостижимым самообладанием пересилила мучительную боль и тихо продолжала: — …наверное, это и был мой рок. Ведь всё произошло помимо моей воли, любимый. Сейчас мы бы это могли сравнить с железнодорожной стрелкой. Такое, казалось бы, простое устройство, но именно его скромное неприметное присутствие на обочине мерцающих в лунном свете рельс является причиной того, что экспресс, который проносится мимо, празднично сверкая огнями, вдруг неудержимо уводит на заросший бурьяном боковой путь, и вот он, не в силах что либо изменить — ибо это привилегия стрелочника! — летит к тем роковым горизонтам, откуда уже нет возвращения на родину. Пойми, любимый: моя измена тебе — это что то вроде стрелки. Поезд твоей судьбы уходит направо, моей — налево; разве могут однажды разошедшиеся пути слиться снова? Твой путь ведет к «Другой», мой —…

— Ну к какой ещё «Другой»? — Я с облегчением перевёл дух, засмеялся — так вот оно в чём дело! — возмутился даже: — Иоганна, ну как ты только могла подумать обо мне такое! Ревнивая маленькая Яна! Неужели ты в самом деле решила, что княгиня может представлять для тебя хоть какую то опасность?!

Оттолкнувшись от подушек, Яна села прямо, растерянно посмотрела на меня.

— Княгиня? Кого ты имеешь в виду? Ах, да… та русская! Но я и думать уж забыла о её… существовании…

И вдруг она замерла, словно вслушиваясь в себя, зрачки её резко расширились… Потом, обреченно глядя невидящими глазами в одну точку, Яна едва слышно простонала:

— Господи, как же я могла о ней забыть!

И с такой силой вцепилась в мои руки, что я в тисках её страха не мог и пальцем пошевелить. Что за странные слова? И этот внезапный ужас… Внимательно следя за выражением её лица, я осторожно спросил:

— Что за страхи, Иоганна, маленькая глупышка?..

— Значит, всё ещё впереди, и мне вновь предстоит пройти через это! — прошептала она, по прежнему обращаясь к самой себе. — О, теперь то я знаю, что должно произойти!

— Ровным счетом ничего ты не знаешь! — засмеялся я, но смех мой безответно повис в пустоте; мне стало не по себе.

— Любимый, твой путь к королеве ещё не свободен, и стрелочник тут уже не поможет… Я… я сделаю его свободным!

Какой то смутный ужас — даже не знаю перед чем — прошёл сквозь меня ледяной молнией. Не зная, что сказать, как завороженный, смотрел я на Яну. Грустно усмехнулась она мне в ответ. Кажется, я что то внезапно понял — и словно оцепенел…

Снова сижу за письменным столом — Яне захотелось побыть одной — и, продолжая записи, пытаюсь разобраться в моих ощущениях.

Это что — ревность! Женская игра в осторожность перед лицом воображаемой опасности?

Я мог бы убедить себя, что в высказанном Яной желании отказаться от меня в пользу какого то фантома — иллюзия? плод романтического воображения? — содержится какой то скрытый, второй смысл. И я даже догадываюсь, в чём он заключается… Но где эта «Другая»? Кто она?.. Королева?! И кто послал мне видение Бафомета? Хорошо, назовём этот фантом высшей миссией, духовной целью, символом сокровенной жизни, который я, впрочем, до сих пор не могу до конца постигнуть, — не важно, и всё равно: что общего между бесплотной запредельной королевой и живой любимой женщиной?! Ибо для меня теперь очевидно, что я люблю, люблю эту женщину, зовут ли её Яна Фромон или Иоганна Фромм; она — моя награда, подарок судьбы, вошедший в мой дом вместе с наследством кузена Роджера, — так море после кораблекрушения выбрасывает иногда на берег бесценные сокровища…

С Яной я либо забуду о королеве, либо она, одаренная феноменальной способностью ясновидения, проложит мне путь в потустороннее… А если этот её фантом — княгиня Шотокалунгина? Ну, это вообще несерьёзно, просто смешно… Когда я так подтруниваю, полный уверенности в своём мужском превосходстве, передо мной вдруг возникает лицо Иоганны, серьёзный, непроницаемый взгляд которой, похоже, действительно видит цель — а что это за цель, я даже предполагать не могу. Мне кажется, у этой женщины есть какой то определенный план, она знает то, о чём я и не догадываюсь… словно она — мать, а я… гм… я — не более чем её дитя…

Нужно многое наверстать. Придётся быть кратким: в этом водовороте жизни время, проведенное за письменным столом, кажется мне теперь почти потерянным…

Позавчера меня оторвал от писанины поцелуй Яны, неслышно подкравшейся сзади.