Густав Майринк

Ангел западного окна

долго бормочу молитвы — в глазах благочестивого, впавшего в детство Прайса без них не обойтись, — в общем, развожу сложные и бессмысленные церемонии. Тем временем Прайс благополучно засыпает, я тоже, пристроившись рядом, начинаю клевать носом… И когда просыпаемся, снова загадочно молчим, многозначительно поглядывая друг на друга… А тут и вечер подходит… Прайс, позёвывая и зябко потирая руки, поднимается и бормочет:

— Да, воистину велика мудрость Твоя, Господи!.. Вот только опять забыл, что сказал тот, шестикрылый… Ну, Джон, до свиданья! До следующего раза!..

Сегодня Прайс не пришёл, и немудрено: вот вот грянет гроза. Небо затянуло тучами, и, хотя ещё сравнительно ранний вечер, гнетущая тьма повисла над развалинами. Сверкнула молния, фантастические тени метнулись по углам моей лаборатории… Раскаты грома — и вновь молния полосует небо над Мортлейком… Сладкая горечь проникает в мою душу: ну сюда же, сюда, вот он я! Небо, молю тебя, избавь меня от мук, ибо давно задыхаюсь я, ничтожный червь, посмевший бросить тебе вызов, в тяжком панцире собственного тела. Последний удар coup de gr ace . Вонзай же ослепительное жало своей небесной, всепроникающей мизерикордии в моё железное, поверженное сердце!

Но вдруг ловлю себя на том, что молитвы мои обращены к Илю — Ангелу Западного окна!..

И в тот же миг вспышка гнева, настолько яркая, что перед ней тускнеет даже молния, заставляет меня вздрогнуть. После того страшного заклинания в крипте доктора Гаека Зелёный ни разу не показывался мне, на глаза, ничего из обещанного им так и не исполнилось, если не считать, конечно, чуда моего необъяснимого, сверхчеловеческого терпения! И сейчас, спустя столько лет, в бледном неверном свете грозы мне кажется, что из закопченной пасти очага ухмыляется каменный лик Ангела!

Я вскочил. В сознании проносятся обрывки полузабытых магических формул, которым меня научил Бартлет Грин в ночь перед своим восхождением на костёр; к ним прибегают лишь в случае крайней, смертельной опасности, когда все другие средства уже исчерпаны и только вмешательство инфернальных сил ещё способно что то изменить. Однако заклинания эти обоюдоостры — могут дать и обратный эффект, и тогда смерть — о, если б только тела! — неминуема!

Жертвовал ли я чем нибудь в жизни? Более чем достаточно! И с моих губ сами собой стали срываться страшные слова — всесокрушающие, как удары молота. Смысл этих формул не доходит до моего сознания, но с «той» стороны невидимые уши жадно внимают каждому слогу, и я очень хорошо чувствую, что «антиподы» подчиняются мёртвым словам, ибо только мёртвым покоряют мёртвое! Но вот прямо из глубин кладки очага на меня таращится землистого цвета рожа, а там и все тело выпрастывается наружу… «сэр» Эдвард Келли собственной персоной.

Ну что ж, отлично, ты то мне, приятель, и нужен! Мне очень жаль, но я просто вынужден прибегнуть к твоим услугам, братец! Теперь тебе придётся ради меня ненадолго потревожить чуткий и беспокойный сон потусторонней популяции… Сколько продолжались мои то гневные, то идиотские шутливые уговоры мёртвого шарлатана, не знаю — время словно остановилось…

Наконец я приказал Келли именем связавшей нас крови. И тогда впервые ревенант дрогнул: казалось, ледяной, долго таившийся ужас овладел им… Во имя связавшей нас крови повелел я ему, чтобы Зелёный Ангел был немедленно предо мной.

Напрасны робкие попытки Келли увернуться от грозного заклинания, напрасны немые ссылки на неблагоприятные констелляции: сейчас невозможно, но в самое ближайшее время… Мерно, с оттяжкой обрушиваю я на него формулы Бартлета Грина — с тем расчётливым неистовством палача, который, добиваясь признания от жертвы, постепенно впадает в кровавое исступление, и невидимая удавка все туже затягивается на шее ревенанта. По мере того как замирает призрачное дыхание, тускнеет искаженное чудовищными муками лицо, потом плечи, грудь, а вместо них все отчетливей неотвратимо проступает монолит Зелёного.

Такое впечатление, словно Ангел заживо заглатывает беззащитного Келли — наружу торчат только искалеченные ноги…

Еще мгновение — и мы, Иль и я, остаёмся один на один в грозовой полутьме. •

Вновь ощущаю на себе парализующий взгляд. Вновь готовлюсь к обороне, заставляя сердце сокращаться чаще, чтобы жаром своей крови победить тот холод, который проникает в меня извне, и вдруг с изумлением чувствую, что эта излучаемая Ангелом потусторонняя стужа уже не властна надо мной, никакого воздействия на кожные покровы моего старческого тела она не оказывает. Только теперь понимаю я, как холоден сделался сам.