и больше ничего, то такой ученый не продаст эти знания в обмен ни на деньги, ни на славу — он сможет удержаться от соблазна. Но если ему необходимы деньги, чтобы проводить эксперименты и продвигаться в своих исследованиях, то здесь возникает проблема. Он свои знания отдает тем, у кого есть деньги, — для него главное его эксперименты, ему неважно, что те, которые желают денег, употребят его знания во имя, например, завоевания.
В чем же смысл запрета Аристотеля и каббалистического условия сокрытия знаний? Можно распространять знания, можно давать силу, только когда она соответствует моральному уровню человека. Если они выше, чем его моральный уровень, он применит их во вред остальным и в итоге себе. Поэтому Аристотель и говорил, что если знания оказываются в руках у недостойных, морально низких людей, то они могут быть использованы во вред обществу.
Мы видим результат бесконтрольного раскрытия знаний в нашей тревожной жизни, в угрозе уничтожения, терроре. Причина в том, что большинство людей действуют бездумно и безответственно относятся к распространению знаний, причем таких знаний, в которых нет необходимости, то есть настоятельной потребности для выживания.
Если б мы сегодня жили в пещерах, разве мы были бы менее счастливы, чем, живя в наших квартирах (как будто в них мы счастливы)? Все, что имеет человек свыше необходимого — ему во вред. Устремление вверх и удовлетворение на нашем уровне необходимым — самое эффективное существование в этом мире, потому что направлено точно к цели творения, вместо проживания на этой плоскости животной жизнью ненужное количество лет.
Именно люди, которые дают человеку лишние знания, являются источником многих страданий в мире, поэтому каббалисты принимали в ученики лишь того, кто способен хранить знания, а не раскрывать их, если в этом нет необходимости.
Что значит хранить знания? Я даю клятву или я просто неразговорчивый человек, или я, каким то образом, себя закрываю? Нет. Это невозможно сделать. Способен хранить знания — означает, что человек находится на таком моральном уровне ответственности перед остальными, что относится к человечеству так же, как мы относимся к детям: «нельзя ему давать нож — он может себе повредить». Так же каббалист относится ко всему человечеству: знания, которые есть у меня, повредят людям, нельзя им сейчас их давать.
Мы это знаем из истории создания атомной бомбы. Когда ученые опомнились и увидели, что они делают и в какие руки это попадает (они это все описывали) — какие внутренние трагедии они при этом испытывали! А что сейчас передается в руки политикам, то есть, желающим властвовать?!
Следовательно, первое условие — нет необходимости. Только при появлении настоятельной необходимости передается знание. И обычные знания не надо было бы передавать, а тем более каббалистические.
6.3. Второй запрет — «невозможно»
Он исходит из ограниченности языка, не способного передать тонкие духовные, не ощущаемые нами явно понятия, поскольку все словесные попытки обречены на неудачу, поскольку мы не можем обрисовать того, что не доступно нашим чувствам.
Только если я в своей жизни пережил какое то событие и аналогичное событие пережил кто то другой, я могу рассказать ему о своих нюансах пережитого. И благодаря тому, что он тоже пережил нечто подобное, он может это воспроизвести и понять меня.
На общности ощущений построен весь наш язык, все наше общение. Если я не пережил того, что пережил другой, я его не понимаю, говорю: «Да, глупости», — а когда на меня сваливается то же самое, я вспоминаю: «Да, он мне это рассказывал, а я совершенно не представлял, что это так».
Каждый человек должен набраться в своей жизни определенного количества впечатлений. Недаром мы говорим: «Он имеет богатый жизненный опыт, умудрен жизнью», — такой человек действительно может понимать других. То есть чем больше внутренних образов человек накопит в себе, тем лучше он может понимать остальных: что они проходят, в каких состояниях находятся. Но если мы не пережили какое то определенное состояние или подобное ему, то мы совершенно не можем понять другого.
Я помню, когда мы записывали каббалистическую музыку, рядом с нами лежал большущий кот. Мы переживали, плакали, страдали: у нас то получалось, то не получалось, я не мог вспомнить, как выразить то, что мой Учитель хотел сказать, а не только свои переживания. Я хотел в этой музыке передать то, что он чувствовал.
А кот спокойно спал: мы могли барабанить по инструментам — хоть бы что. Почему? У него не существует переживаний, адекватных нашим. И все