Песах Амнуэль

Люди Кода

Впечатление было странным. Если смотреть, не думая, не оценивая, река казалась неширокой. Но едва Людмила называла в уме какое то число — десять метров или пятьдесят, — как немедленно понимала, что число это неверно. Сто метров? Нет, не сто. Но ведь не километр же? Нет, и не километр. Сколько?

Вот так и Моисей, — подумала она, — стоял на берегу Красного моря, а вдалеке уже виднелись передовые отряды египтян, и море выглядело непреодолимой преградой, хотя, казалось бы, что стоит перемахнуть на другой берег? Моисею помог Творец. Так сказано в Торе. А кто поможет мне?

За Моисеем шел народ. А за мной?

* * *

— Значит, пока мы тут валандались, — заключил И.Д.К. — на Земле прошли полгода. А мы даже проголодаться толком не успели.

— Наверное потому, что эта планета летит со скоростью света, — сказал Андрей, демонстрируя недюжинные познания в теории относительности.

— Андрюша, — сказал И.Д.К., — расскажи, как вы с мамой жили все эти…

Он не договорил.

Слово, висевшее в небе, неожиданно вспыхнуло ослепительным светом, в глазах запрыгали радужные зайчики, а потом запахло паленым, и послышался какой то гул, звук нарастал быстро и стал не звуком уже, а чем то жестким и острым, впивавшимся в уши, проникавшим в мозг, разрывавшим на части сознание.

И.Д.К. показалось, что земля под ним проваливается, а может, так оно и было, он воспринимал мир только через звук. Звук был реален, а больше ни для чего в сознании не оставалось места. Даже для страха за Андрея и Дину.

Он ничего не мог.

Ему казалось, что это — конец.

* * *

— Разве ты не понял, что смерти нет? — спросил Мессия.

Труп еврея поднялся на ноги, глаза его уставились на Мусу пустым взглядом несомненного мертвеца, а когда окровавленный палец, направленный Мусе в лицо, коснулся подбородка, Муса закричал и бросился на песок. Он был уверен, что не боится, он знал, что такое страх. Но, никогда не испытав животного ужаса, он не знал, что это такое и в чем это проявляется. Ему показалось, что тело его поступает по своему. Падает, отползает в сторону, поднимается, бежит, дыхания не хватает, и оно, тело, хватает жаркий воздух широко раскрытым ртом, а рот раскрыт потому, что из горла рвется вопль, конечно же, это кричит лишь тело, а не Муса. Муса наблюдает за истерикой будто со стороны и не делает никаких попыток вмешаться, остановить себя.

Мертвое тело Мессии медленно повернулось в сторону убегавшего Мусы, набрало в ладонь пригоршню песка и швырнуло вслед.

В следующее мгновение, будто сменили кадр, Муса увидел мир собственными глазами и остановился. Руки дрожали. Он не хотел оборачиваться. Он хотел смотреть только на далекий горизонт. Хотел закрыть глаза и оказаться в своей хибаре. Вернуться домой и поругаться с сестрой Азой, потому что приправа к бастурме опять горчит. Еще он хотел припасть к материнской груди и, захлебываясь, втягивать вязкое молоко из упругого соска. Родиться заново, чтобы жить в другом мире.

Плеча его коснулась чья то рука, но Муса не обернулся. Стоял, ждал. Пусть убьет. Он тоже будет мертвым, и тоже будет смотреть пустым взглядом. Проклятый еврей. Проклятый еврейский Мессия. Враг. Неверный. Захватчик.

Он думал так, но не испытывал ни малейших эмоций. Это были просто слова. Муса поискал в себе желание убить и не нашел. Поискал привычную ненависть, но обнаружил только удивление, непонимание самого себя и остатки пережитого ужаса, хотя и эта эмоция невероятно истончилась, обратилась в пустой символ.

— Ну же, — сказал голос Йосефа Дари, и Муса, наконец, обернулся.

Мертвец не стал выглядеть живее оттого, что разговаривал.

— Выходи, — сказал голос, — не нужно так сильно цепляться за тело. Вернешься, если понадобится. Выходи, я покажу тебе мир и кое что объясню. В том числе про Бога, зови его Аллахом, если тебе так удобнее. Ну же…

И Муса вышел.

Это оказалось легко, он будто воспарил и увидел себя сверху, ему стало смешно, и он не удержался, рассмеявшись, но не услышал собственного смеха, а увидел лишь, что падает, и тело Мессии падает на него сверху, так они и лежали, будто обнявшись. А голос сказал:

— Это ведь, в сущности, просто.

Муса опустился ниже, к самой земле, огоньки смеха еще тлели в нем, он подождал, когда они погаснут, и только после этого сказал:

— Я хотел тебя убить, а убил себя.

— Так и бывает обычно, — философски отозвался труп Мессии голосом Йосефа. — Не ты первый, но парадокс в том, что ты можешь стать последним.

— Я умер?