в сторону и опьянялись моим одиночеством. И вы говорили:"Он держит совет с лесными деревьями, но не с людьми. Он сидит одиноко на вершинах холмов и смотрит на наш город". Верно то, что я поднимался на холмы и бродил в дальнем краю. Как еще было мне увидеть вас, если не с высоты и не издалека? Как можно быть воистину близко, не будучи далеко? А другие из вас звали меня, но безмолвно, и говорили: " - Незнакомец, возлюбивший недостижимые выси, почему ты живешь среди вершин, где орлы вьют свои гнезда? Почему ищешь ты недосягаемое? Kакие бури хотел бы ты поймать в свои сети и за какими диковинными птицами охотишься в небе? Приди и будь одним из нас. Спустись, насыть свой голод нашим хлебом и утоли жажду нашим вином." В одиночестве своих душ говорили они эти слова; Но если бы их одиночество было глубже, они бы знали, что я искал лишь тайну вашей радости и боли и охотился лишь на ту часть вашей сущности, что блуждает по небу. Но охотник был и добычей; Ибо многие стрелы покинули мой лук лишь затем, чтобы найти мою грудь. И кто летал, тот и ползал; Ибо, когда я расправлял свои крылья под солнцем, их тень на земле была черепахой. И я, верующий, предавался сомнению; Ибо часто я вкладывал перст в свою рану, чтобы более поверить в вас и лучше узнать вас. И вот с этой верой и знанием я говорю: Вы не заточены в свои тела, и вас не удержат дома и поля. Суть ваша обитает над горами и блуждает с ветром. Она не тварь, что выползает на солнце погреться или роет ходы во тьме, чтобы уйти от опасности Но нечто свободное, дух, который окутывает землю и движется в эфире. Если эти слова туманны, не пытайтесь прояснить их. Ибо смутно и туманно начало всех вещей, но не конец их и я буду рад, если вы будете помнить меня как начало. Жизнь и все живое постигается в тумане, а не в кристалле. И кто знает, может, кристалл - это рассеивающийся туман? Мне хочется, чтобы, вспоминая обо мне, вы помнили: То, что кажется в вас самым слабым и смутным, - самое сильное и ясное. Разве не ваше дыхание подъяло ваши кости и укрепило их? И разве не сон, который никто из вас не помнит, построил ваш город и придал облик всему, что в нем есть? Если бы вы только могли видеть приливы того дыхания, вы перестали бы видеть все остальное. И если б вы могли слышать шепот того сна, вы не смогли бы слышать другие звуки. Но вы не видите и не слышите, и пусть будет так. Пелену, что застилает ваши глаза, поднимут руки, которые ее соткали, и глину, что закрывает ваши уши, снимут пальцы, которые ее замешивали. И тогда вы увидите. И тогда вы услышите. Вы не будете жалеть о том, что познали слепоту и раскаиваться в том, что были глухи. Ибо в тот день вы узнаете скрытые цели всех вещей. И вы благословите тьму, как благословляли свет. Сказав это, он посмотрел вокруг и увидел, что кормчий его корабля стоит у руля и смотрит то на поднятые паруса, то вдаль. И он сказал: - Терпелив капитан моего корабля. Дует ветер и неспокойны паруса; Даже руль просит дать ему направление; Но спокойно ждет капитан, когда я умолкну. И матросы, которые слушали хор великого моря, терпеливо слушали меня. Теперь им не нужно больше ждать: Я готов. Ручей достиг моря, и вновь великая мать прижимает своего сына к груди. Прощай, народ Орфалеса! Этот день подошел к концу. Он закрывается перед нами, как водяная лилия перед своим завтрашним днем. То, что нам было дано здесь, мы сохраним. И если этого будет мало, мы соберемся вместе и протянем руки к Дающему. Не забывайте, что я вернусь к вам. Еще мгновение, и моя страсть соберет песок и пену для другого тела. Еще мгновение, минута покоя на ветру, и другая женщина родит меня. Прощай, народ Орфалеса и юность, что я провел с тобой. Лишь вчера мы встретились во сне. Вы пели мне в моем одиночестве, и я из ваших страстей построил башню в небе. Но вот промелькнуло сновидение, окончился наш сон и минула заря. Полдень над нами. Наше полупробуждение превратилось в ясный день, и нам пора расставаться. Если мы еще встретимся в сумерках памяти, мы вновь заговорим, и вы споете мне более проникновенную песню. И если в другом сне встретятся наши руки, мы построим другую башню в небе. Сказав так, он дал знак матросам; те тотчас подняли якорь, отвязали корабль от причала, и они поплыли на восток. Крик вырвался из уст народа, как из единого сердца и поднялся в сумрак, и разнесся над морем, словно могучий рев трубы. Лишь аль-Митра молчала, провожая взглядом корабль, пока он не исчез в тумане. И, когда народ разошелся, она все еще одиноко стояла на берегу, вспоминая в своем сердце его слова: "Еще мгновение,