теперь каждое
слово, даже если ты собираешься сказать его на исповеди, прежде нужно
хорошо взвесить. Так что священник напрасно надеется стать моим
духовником.
Кто знает, кого на самом деле представляет отец Филарет? Да и как
отнесется к моей истории сам митрополит Кондрат? То, что я собирался
сделать, могло ему не понравиться...
Истолковав мое молчание как признак смущения, священник начал
наставлять меня на путь истинный. Потом спохватился, что его послали
вовсе не за этим, и спросил:
- Так вы в самом деле один остановили армию Лузгаша?
- Человек никогда не бывает один, - многозначительно ответил я. -
Многие зримые и незримые силы помогали мне. Но не будем об этом. Скоро
пойдет дождь, нужно торопиться в город. А сначала я хотел бы посмотреть
на эту мраморную плиту поближе...
Я поднялся и подошел к памятному знаку, влез на невысокий мраморный
пьедестал, чтобы хорошо разглядеть выбитые на камне мелкие строчки. Они
не были раскрашены, и издалека прочесть их было трудно.
Блестящей стальной краской были заполнены строки:
Отделкой золотой блистает мой кинжал;
Клинок надежный, без порока;
Булат его хранит таинственный закал -
Наследье бранного востока.
Я хотел найти строки "Выхожу один я на дорогу", но не видел их. Может
быть, они появлялись только в свете луны и звезд?
Сзади раздался сдавленный крик. Священник семенил ко мне, испуганно
взмахивая руками. Подбежав, он сделал попытку схватить меня за ремень и
оттащить от камня. Я не пытался увернуться сознательно. Это произошло на
рефлективном уровне - не люблю, когда меня неожиданно хватают. Отец
Филарет промахнулся и грохнулся на мраморное подножие. Я только
собирался помочь ему и разузнать, не сильно ли он ушибся, когда из
кустов раздался истошный вопль:
- Святотатство!
Священник без моей помощи вскочил как ошпаренный и кинулся в сторону
города, на ходу крича:
- Бежим!
***
Я последовал совету отца Филарета. Меня не нужно было уговаривать - из кустов метрах в ста от стелы резво выскочили человек пять абреков с грозно топорщившимися усами и обнаженными кинжалами. Они гомонили о чем-то между собой, но не обращались к нам, и это мне не понравилось больше всего - не бойся собаки, которая лает, бойся ту, которая рычит.
Пожалуй, я был в состоянии справиться с абреками, обезоружить их и
уложить лицом на землю. Не так их было и много, да и впечатления великих
воинов они не производили, пусть даже им покровительствовал сам
Лермонтов.