Алекс Рон Гонсалес

Бессмртие или магия древней руси

был подобен встрече двух вихревых структур в точке полного покоя, мгновенно ставшей фокусом вы¬вернувшейся наизнанку Вселенной, вновь рожденной внутрь себя в виде слабого и ограниченного человечес¬кого существа.

— Что-то вы, мил человек, второй день уж лежите, не встаете... Спускайтесь-ка вниз, вот я вам тут чайку взял горячего...

В произнесенных кем-то словах отчетливо звучали забота и участие. Воздействие слов дополнялось и уси¬ливалось деликатным, но ощутимым потряхиванием моего плеча. Потряхивание это, однако, не восприни¬малось как диссонанс священному ритму тайной ман¬тры. Отнюдь! Новая вибрация, дополнившая сложную волновую структуру передававшихся мне колебаний вагона, была явно порождена рукой мастера, не разру¬шающей общую величественную картину, но вплетаю¬щей в нее свой актуальный рисунок как нечто самоес¬тественное.

Еще продолжая находиться частью сознания сразу в нескольких мирах, я, тем не менее, попытался сосре¬доточить свое восприятие на человеке, столь виртуоз¬но вмешавшемся в мою углубленную медитацию. Но

Алекс Рон Гонсалес

как я ни старался, отчетливо разглядеть его облик мне не удавалось! Восприятие двоилось, троилось, дроби¬лось, и многие лики казались равноправными обитате¬лями одного и того же пространственно-временного вместилища человеческой индивидуальности. Маль¬чик передо мной, старик, мужчина, женщина?.. Нет, все же вроде мужчина... И только необычайно прозрачные, светло-голубые глаза казались чем-то постоянным, лу¬чились пониманием и приязнью на этом неуловимо пе¬ременчивом лице.

Я осторожно свесился со своей полки и, спружи¬нив на руках, легко спрыгнул вниз, ловко попав нога¬ми в поджидавшие меня на полу тапки. Вагон был то ли наполовину пуст, то ли наполовину полон, но, так или иначе, в нашем отсеке, похоже, ехало только двое пассажиров: я и разбудивший меня человек.

— Федор Иванович.

— Алекс... Александр.

Пожали руки. Рука у Федора Ивановича оказалась мозолисто-твердой, но деликатной в своей силе. Тепло и спокойная уверенность чувствовались в его пожатии. Отчасти это объяснялось его профессией, связанной с частым и плотным общением с деревом. Федор Ивано¬вич был плотником. По его словам, жил он в неболь¬шом поселке где-то на Урале, а ехал на Байкал, к род¬ственникам погостить.

Мне пришлось тоже как-то отрекомендоваться, и я кратко пересказал ему свою легенду: мол, ученый-эт-

Бессмертие: тайное знание Древней Руси