Анна Ахматова

Серебряная ива. Авторский сборник

Памяти Николая Пунина

И сердце то уже не отзовется

На голос мой. Ликуя и скорбя.

Все кончено… И песнь моя несется

В глухую ночь, где больше нет тебя.

1956

* * *

…Я не касаюсь тех особенных, исключительных отношений, той непонятной связи, ничего общего не имеющей ни с влюбленностью, ни с брачными отношениями, где я называюсь «тот другой» («И как преступен он, суровый»), который «положит посох, улыбнется и просто скажет: «Мы пришли». Для обсуждения этого рода отношений действительно еще не настало время. Но чувство именно этого порядка заставило меня в течение нескольких лет (1925–1930) заниматься собиранием и обработкой материалов по наследию Г<<умиле>>ва.

Этого не делали ни друзья (Лозинский), ни вдова, ни сын, когда вырос, ни так называемые ученики (Георгий Иванов). Три раза в одни сутки я видела Н<<иколая>> С<<тепановича>> во сне, и он просил меня об этом (1924. Казанская, 2).

Анна Ахматова. Из «Записных книжек»

* * *

<<Николаю Гумилеву>>

Всем обещаньям вопреки

И перстень сняв с моей руки,

Забыл меня на дне…

Ничем не мог ты мне помочь.

Зачем же снова в эту ночь

Свой дух прислал ко мне?

Он строен был, и юн, и рыж,

Он женщиною был,

Шептал про Рим, манил в Париж,

Как плакальщица выл…

Он больше без меня не мог:

Пускай позор, пускай острог…

Я без него могла —

Смотреть, как пьет из лужи дрозд

И как гостей через погост

Зовут колокола.

1961

* * *

…Представим себе, как могла бы сложиться судьба и Гумилева-отца, и Гумилева-сына, да и самой Анны Андреевны, если бы Николай Степанович выполнил свое обещание, данное жене в мае 1917 года, когда вопрос о выезде в Париж семьи офицера экспедиционного корпуса еще не стоял так, как после октябрьского переворота. Гумилев был твердо убежден, что умрет в 53 года, то есть в 1939-м или в самом начале, до мая, 1940-го. Останься он во Франции, он и в самом деле мог бы погибнуть именно так, как хотел: защищая твердыни европейской культуры от нацистского варварства: 1 сентября 1939 года Франция и Великобритания объявили войну Германии. Но до этого он, во-первых, из поэта великих, но до конца не реализованных возможностей стал бы великим русским поэтом (Ахматова была убеждена, что Николаю Степановичу не хватило для этого нескольких, совсем немногих, лет жизни). Во-вторых, именно Гумилев при его феноменальных организаторских способностях и столь же невероятной общительности сумел бы так поставить издательское и вообще литературное дело русского эмигрантского зарубежья, что оно не замкнулось бы на проблемах русской диаспоры,