Карлос Кастанеда

Сказки о силе 1974г

трещину в табло.

Секунду спустя он опять появился в окне, искоса глядя на меня. Правая рука

его опиралась о раму, только на этот раз он помахивал мне, прощаясь.

Замечанием дона Хуана было, что мое "видение" было слишком сложным.

- Ты можешь действовать лучше, - сказал он. - ты хочешь, чтобы я

объяснил тебе, что случилось. Что ж, я хочу, чтобы ты использовал свое

"видение" для этого. Ты видел, но видел ерунду. Информация подобного рода

бесполезна для воина. Слишком много времени уйдет на то, чтобы разобраться

что есть что. "Видение" должно быть прямым, потому что воин не может тратить

своего времени на то, чтобы расшифровывать увиденное им самим. Видение это

видение, потому что оно прорывается через всю эту ерунду.

Я спросил его, не думает ли он, что мое видение было в действительности

только галлюцинацией. Он был убежден, что это было видением из-за сложности

деталей, но что к данному случаю оно не подходило.

- Ты думаешь, что мое видение объясняет что-нибудь? - спросил я.

- Наверняка. Но я не стал бы пытаться расшифровывать его, если бы я был

тобой. В начальных этапах видение смущает, и легко в нем потеряться. По мере

того, как воин становится туже, однако, его видение становится тем, чем оно

должно быть - прямым знанием.

Пока дон Хуан говорил, у меня произошел один из тех любопытных провалов

в ощущении, и я ясно почувствовал, что я вот-вот сниму завесу с чего-то

такого, что я уже знал. Но это мне не удалось, потому что все стало очень

туманным. Я понял, что погрузился в борьбу с самим собой. Чем больше я

старался определить или достичь этого ускользающего кусочка знания, тем

глубже оно тонуло.

- Это видение было слишком... Слишком зрительным, - сказал дон Хуан.

Звук его голоса встряхнул меня. - Воин задает вопрос и через свое

видение он получает ответ. Но ответ прост. Он никогда не осложняется до

степени летающих французских пуделей.

Мы посмеялись над этой картиной, и полушутя я сказал ему, что он

слишком прям, что любой проходящий сквозь то, через что я прошел сегодня

утром, заслуживает крошки снисхождения.

- Это легкий выход, - сказал он. - это путь индульгирования. Ты

навешиваешь мир на то чувство, что все для тебя слишком много. Ты не живешь

как воин.

Я сказал ему, что есть слишком много граней того, что он называет путем

воина, и что невозможно выполнять их все. И что значение этого стало ясно

только тогда, когда я встретился с новыми моментами, где должен был

прилагать его.

- Правилом большого пальца для воина, - сказал он, - является то, что

он делает свои решения столь тщательно, что ничего из того, что может

произойти в результате их, не может его удивить, а уж тем более истощить его

силу.

Быть воином означает быть смиренным и алертным. Сегодня от тебя

ожидалось, что ты будешь следить за сценой, которая разворачивалась у тебя

перед глазами, а не размышлять о том, каким образом это возможно. Ты

сконцентрировал свое внимание не на той вещи. Если бы я хотел быть с тобой

снисходительным, то я легко мог бы сказать, что поскольку это произошло с

тобой впервые, ты не был готов. Но это недопустимо, поскольку ты пришел сюда

как воин, готовый умереть. Поэтому то, что произошло с тобой сегодня, не

должно было застать тебя со спущенными штанами.

Я заключил, что моей тенденцией было индульгировать в страхе и

замешательстве.

- Скажем, что правилом большого пальца для тебя должно быть, что когда

ты приходишь встречаться со мной, ты должен приходить, готовый умереть, -

сказал он. - если ты приходишь сюда готовый умереть, то не будет никаких

падений и никаких незваных сюрпризов, и никаких ненужных поступков. Все

должно мягко укладываться на свое место. Потому что ты не ожидаешь ничего.

- Это легко сказать, дон Хуан. Однако я нахожусь на том конце, который

принимает. Я должен жить со всем этим.

- Это не означает, что ты должен жить со всем этим. Ты являешься всем

этим. Ты не просто терпишь это на какое-то время. Твое решение объединить

силы с этим злым миром магии должно было сжечь все тянущиеся чувства

замешательства и дать тебе силы, чтобы провозгласить все это своим миром.

Я чувствовал раздражение и печаль. Действия дона Хуана вне зависимости

от того, насколько я был подготовлен, воздействовали на меня таким образом,

что каждый раз, когда я приходил с ним в контакт, мне не оставалось никаких

отступлений, а только действовать и чувствовать подобно полуразумному

существу. На меня нахлынула волна ярости, и я больше не хотел писать. В этот